Всеохватывающее распространение информационно-коммуникационных технологий в современном мире давно заинтересовало специалистов своими возможными социальными [1] и психологическими последствиями [2], позволив некоторым исследователям даже использовать термин «психотехнологии», имея в виду влияние информационно-коммуникационных технологий на психику человека [3]. Популяционные данные о пользовательской активности, особенно подростков [4], таковы, что часть (и часто основная часть) этой активности неизбежно приходится на вечернее и ночное время. Как следствие, использование электронных гаджетов должно рассматриваться как бихевиоральный фактор в структуре других нарушений гигиены сна и поведения по регуляции цикла сна и бодрствования.

Исследование влияния электронных гаджетов на сон человека в норме и патологии оправданно требует не только доказательства распространенности этой формы поведения и ее связи с нарушениями сна, но и сравнения этого поведения с другими, выявленными ранее психологическими и бихевиоральными факторами, участвующими в развитии и хронификации нарушений сна.

К числу хорошо изученных психологических факторов, сопряженных как с риском развития инсомнии, так и ее хронификацией [5], а также жалобами на нарушения сна в норме [6], относятся тревога и депрессия [7]. «Порочный» круг тревоги рассматривается как один из механизмов хронификации нарушений сна, тесно связанный с гипертрофированным вниманием ко сну и усилиями по его регуляции [8, 9]. В одном из распространенных вариантов когнитивных моделей инсомнии [10] тревожные ожидания в отношении сна способствуют его ухудшению за счет усиления психофизиологического возбуждения и провокации руминаций, мыслительной активности перед сном.

С позиций психологии телесности [11] чрезмерное внимание и усилия, сопряженные с тревогой, определяются системой социокультурных представлений и требований, наделяющих симптомы нарушения сна для пациентов особым личностным смыслом. На уровне личности эта система социокультурных представлений воплощается в когнитивных убеждениях о сне, причинах его нарушений и нормативных стратегиях совладания с нарушениями сна, часть из которых парадоксальным образом связана с хронификацией нарушений, а не улучшением состояния [12]. Например, намерения и попытки заставить себя заснуть, которые кажутся пациентам естественными стратегиями совладания с нарушениями сна, в действительно сопряжены с его дальнейшей фрагментацией даже у хорошо спящих людей [13].

Даже ранние исследования нарушений сна указывали на важность учета поведения по организации и регуляции сна, включая поддержание его режима и окружающих условий [14], а в рамках когнитивного подхода к инсомнии эти факторы стали рассматриваться как одни из ключевых мишеней психологических интервенций [8]. Во многом этому способствовали эмпирические исследования [15, 16], результаты которых подтвердили эффективность терапии контроля стимулов и ограничения сна в лечении инсомнии. В когнитивной модели Э. Харвей в качестве отдельного бихевиорального фактора хронификации инсомнии выделяется самоограничительное поведение [8] как сужение круга деятельности днем и «щадящее» поведение в ответ на нарушения сна, связанное с ухудшением объективного качества сна при инсомнии [11]. Значительно менее исследована такая форма поведения, как отказ от психологических и поведенческих методов интервенции в пользу исключительно приема снотворных, негативно влияющая на нарушения сна за счет формирования представления о своей неспособности контролировать сон без лекарств [12]. Отдельный интерес представляет формирование так называемого ритуала сна — последовательности действий по подготовке ко сну. Хотя ритуал сна нередко рекомендуется пациентам как психотерапевтическая техника [17], его влияние на сон «двояко» [11]: нередко он связан не со снижением, а с повышением тревоги и трансформацией ритуала в стереотипное напряженное повторение неэффективных действий, что приводит к дальнейшему ухудшению сна.

В этом контексте активная деятельность при помощи компьютера, планшета, смартфона или мобильного телефона вечером и ночью, будучи явно связана с режимом сна и его возможными нарушениями, является лишь одним из бихевиоральных факторов, а вопрос о том, насколько этот фактор важен в сравнении с другими, остается открытым.

Цель работы — исследование связи использования электронных гаджетов вечером и ночью с жалобами на нарушения сна. Поскольку к настоящему времени не предложено стандартизованного инструмента диагностики поведенческих факторов нарушений сна, предварительной задачей исследования была разработка и оценка согласованности, структуры и факторной валидности шкалы поведенческих факторов нарушений сна. Выдвигались следующие гипотезы:

1. Использование электронных гаджетов допоздна, ночью и при ночных пробуждениях является распространенной формой поведения у людей, не имеющих диагностированных нарушений сна и не обращавшихся за помощью по поводу нарушений сна, и сопряжено с большей выраженностью нарушений сна, дневной сонливости и меньшей эффективностью сна.

2. Связи использования электронных гаджетов с нарушениями сна и сонливостью не объясняются психологическими факторами риска развития и хронификации нарушений сна: дисфункциональными представлениями о сне и его уязвимости к действию различных факторов, руминациями перед сном, тревогой, депрессией.

3. Связи использования электронных гаджетов с нарушениями сна и сонливостью не объясняются другими поведенческими факторами: другими нарушениями гигиены сна, наличием ритуала сна, самоограничительным поведением и др. Проверка последней гипотезы затрудняется тем, что некоторые признанные поведенческие факторы нарушений сна обязательно являются вторичной реакцией на эти нарушения (например, лежание в кровати без сна более 30 мин без вставания свидетельствует не только о нарушении контроля стимулов, но и, собственно, о нарушении сна; то же касается самоограничительного поведения и приема лекарственных и нелекарственных снотворных препаратов). В связи с этим основной этап проверки гипотезы включал формы поведения, которые могут быть и у лиц без нарушений сна (нарушение гигиены сна, ритуал сна), и лишь затем проводился статистический контроль других поведенческих факторов.

Были обследованы 203 пациента, которые были разделены на 2 группы. В 1-ю группу вошли 100 респондентов (18 мужчин и 82 женщины) в возрасте от 18 до 35 лет (средний возраст 24,88±4,06 года), принимавших участие в онлайн-исследовании пользовательской активности^​1​᠎. Они заполняли следующие шкалы:

1. Индекс тяжести инсомнии [11, 12] — скрининговую шкалу оценки нарушений сна инсомнического типа.

2. Шкалу поведенческих факторов нарушений сна, разработанную в рамках настоящего исследования (данные апробации представлены ниже) и включившую 16 вопросов, оцениваемым по шкале Лайкерта от 1 до 4 баллов: 1 — «Никогда или почти никогда (0—1 сут в неделю)», 2 — «Редко (2—3 сут в неделю)», 3 — «Иногда (4—5 сут в неделю)», 4 — «Часто/всегда (6—7 сут в неделю)»). Первые 3 пункта шкалы описывают три ключевых поведенческих феномена, сопряженных с регуляцией сна: соблюдение гигиены сна («Я ложусь и встаю в одно и то же время каждый день»), соблюдение правила контроля стимулов («Я лежу в кровати без сна более 30 мин, но не встаю)»), наличие ритуала сна («Я делаю несколько вещей вечером специально, чтобы подготовиться ко сну, например пью теплое молоко, гуляю и т. п.)»). Остальные пункты (полный список представлен в таблице)

3. Госпитальную шкалу тревоги и депрессии [18, 19] — скрининговую методику диагностики признаков тревоги и депрессии.

Во 2-ю группу включили 103 жителей Москвы и Московской области, принимавших участие в очном исследовании психологических и поведенческих факторов нарушений сна. Критериями исключения были: возраст менее 17 и старше 50 лет, эффективность сна, по данным интервью, менее 85%, наличие острых или хронических нарушений сна, обращение в сомнологические центры или к неврологу по поводу нарушений сна, психические заболевания. В начале исследования пациентам задавался вопрос: «Есть ли у Вас нарушения сна?»: 42 (34,4%) ответили утвердительно, остальные — отрицательно. Затем пациенты отвечали на вопросы об их типичной ночи (время укладывания, длительность засыпания, количество и средняя длительность ночных пробуждений, время пробуждения и вставания), а также оценивали количество часов сна, необходимое, с их точки зрения, чтобы им высыпаться и хорошо себя чувствовать, и свою среднюю продолжительность сна за ночь. По результатам рассчитывались общее время в постели, общее время сна, эффективность сна, субъективное представление о недосыпании (рассчитывалось как субъективно «недосыпаемый» процент от «необходимого» времени сна). Из исследования исключались пациенты с эффективностью сна менее 85% (19 участников). Итоговая группа составила 103 пациента (70 мужчин и 33 женщины) в возрасте от 17 до 47 лет (средний возраст 23,81±6,68 года). Из них 26 (25,2%) предъявляли жалобы на нарушения сна, не доходившего до клинического уровня, у каждого третьего продолжительность жалоб составляла от 1 до 7 мес, у остальных — более года.

Пациенты 2-й группы заполняли те же методики, что и респонденты 1-й, а также:

1. Шкалу дифункциональных убеждений в отношении сна [11, 12] — методику диагностики когнитивных представлений о сне и его нарушениях, являющихся, согласно когнитивной модели, психологическими факторами хронификации инсомнии.

2. Эпвортскую шкалу сонливости [20] — скрининговую методику оценки сонливости.

3. Шкалу мыслей перед сном Глазго [11, 21] — методику, предложенную в когнитивной модели для оценки руминаций перед сном, связанных с повышенным психофизиологическим возбуждением и являющихся фактором риска нарушений сна.

4. Анкету субъективной уязвимости сна к внешним и внутренним факторам, которая изначально была предложена как перечень субъективных причин нарушений сна для скрининговой дифференциальной диагностики [17]. Последующие работы показали, что субъективная оценка причин нарушений сна является крайне неточным основанием для дифференциальной диагностики, но может в первую очередь в норме использоваться как качественное описание [11] и как количественная мера субъективной хрупкости, уязвимости сна в целом [22]. В настоящем исследовании использовалась версия анкеты, включающая 12 причин, оцениваемых по тому, насколько они нарушают сон респондента, по шкале Лайкерта от 1 до 4 баллов («Никогда»—«Всегда»). Надежность/согласованность (α Кронбаха) анкеты в исследовании составила 0,72.

Обработка данных проводилась в программе SPSS Statistics 23.0. Методы обработки данных включали факторный, корреляционный анализ, t-критерий Стьюдента и иерархический регрессионный анализ. Решение об отклонении нулевой гипотезы принималось при уровне значимости p<0,05.

Факторный анализ (метод главных компонент, косоугольное вращение Oblimin) подтвердил правомерность 4-факторной структуры по 13 пунктам шкалы, объясняющей 67,51% дисперсии ответов респондентов на эти пункты в 1-й группе и 56,76% — во 2-й. Факторная структура практически полностью соответствует теоретически заданной в методике структуре, включающей самоограничительное поведение и связанные с ним дневные руминации, «грубые» нарушения гигиены сна вечером (по типу употребления кофе, физических нагрузок), использование электронных гаджетов вечером и ночью, а также прием лекарственных и нелекарственных снотворных средств (факторные нагрузки на «свой» фактор варьируют от 0,49 до 0,85). Однако следует отметить, что если субшкалы «щадящего» поведения и использования электронных гаджетов приемлемо согласованы в обеих группах (α Кронбаха 0,60—0,72), то оценки приема лекарственных и нелекарственных средств не согласованы в одной из групп (0,83 в 1-й группе и 0,49 во 2-й группе), а признаки «грубых» нарушений гигиены сна вечером, по-видимому, являются разными, слабо связанными между собой формами поведения (0,53 и 0,34 соответственно).

По результатам корреляционного анализа, ни один из четырех выделенных паттернов поведения не повторяет друг друга и трех отдельных поведенческих феноменов (нарушение гигиены сна, ритуал сна, нарушение контроля стимулов, r<0,57). Тем не менее использование гаджетов вечером и ночью последовательно связано с нарушением гигиены сна (трудностями поддержания регулярного цикла сна и бодрствования) и контроля стимулов (лежанием в кровати при пробуждении без вставания), а также нарушением гигиены сна вечером, самоограничительным поведением и дневными руминациями по поводу сна (r=0,21—0,27, p<0,05). Прием же снотворных средств нередко сочетается в ритуалом сна, «щадящим» поведением и дневными руминациями (r=0,22—0,57, p<0,05).

Сравнение двух групп по частоте использования гаджетов поздно вечером и ночью, а также при пробуждениях согласованно свидетельствует о крайней распространенности этого поведения (см. рисунок).

По данным опроса 1-й группы, респонденты, которые жаловались на нарушения сна, не доходящие до клинического уровня, на уровне тенденции чаще прибегали к гаджетам вечером и ночью (t= –1,71, p<0,10, η=0,17), особенно при ночных пробуждениях (t= –1,80, p<0,10, η=0,18).

В 1-й группе склонность к использованию электронных гаджетов допоздна и ночью была связана с большими субъективными нарушениями сна (r=0,22, p<0,05), но не коррелировала с тревогой и депрессией (r=0,16, p>0,10). При этом опрашиваемые с большей выраженностью субъективных нарушений сна также чаще имели признаки тревоги (r=0,32, p<0,01) и депрессии (r=0,22, p<0,05) и другие нарушения поведения, связанного со сном, кроме использования гаджетов. В частности, нарушения сна были связаны с «щадящим» поведением (r=0,56, p<0,01), приемом снотворных (r=0,50, p<0,01), ритуалом сна (r=0,30, p<0,01) и лежанием в кровати без вставания (r=0,36, p<0,01). С целью выявления специфического вклада использования гаджетов проводился иерархический регрессионный анализ, показавший, что связь использования гаджетов и нарушений сна сохраняется на уровне тенденции после статистического контроля тревоги и депрессии (на первом шаге β=0,22, p<0,05 и на втором шаге — после контроля тревоги и депрессии β=0,17, p<0,10), а также после статистического контроля регулярности режима сна, ритуала сна и нарушений гигиены сна вечером (β=0,18, p<0,06, ΔR²=3,2%), но исчезает при учете в поведенческих реакциях, непосредственно характерных для нарушений сна — «щадящего» поведения, нарушения контроля стимулов и приема снотворных (β= –0,02, p>0,20).

У пациентов 2-й группы склонность к использованию электронных гаджетов также была связана с субъективными нарушениями сна (r=0,32, p<0,01) и, кроме того, с сильным субъективным ощущением депривации сна (r=0,39, p<0,01), сонливостью (r=0,28, p<0,01), мыслями перед сном (r=0,21, p<0,05), меньшей длительностью и эффективностью сна (r= –0,29— –0,28, p<0,01), а также более высоким уровнем тревоги (r=0,32, p<0,01), но не связаны с временем в постели, субъективной уязвимостью сна к действию различных факторов, дисфункциональными убеждениями и депрессией (см. таблицу). По результатам иерархического регрессионного анализа, связи использования гаджетов с худшим субъективным качеством сна, меньшей длительностью и эффективностью сна, переживанием депривации сна, сонливостью полностью сохранялись после статистического контроля широкого круга психологических факторов — тревоги, депрессии, дисфункциональных убеждений в отношении сна, представлений об уязвимости своего сна к различным факторам, мыслей перед сном. В связи с большим количеством независимых переменных во 2-й группе, на третьем шаге регрессионного анализа психологические и поведенческие факторы включались в модели пошагово, и затем добавлялась переменная использования гаджетов. Связи использования гаджетов с более выраженным переживанием депривации, менее продолжительным и менее эффективным сном сохранялись после учета поведенческих факторов, тогда как связи с тяжестью нарушений сна и сонливости достигали уровня тенденции. Более того, связи с сонливостью (β=0,19, p<0,06, ΔR²=3,4%), субъективной депривацией сна (β=0,24, p<0,05, ΔR²=4,6%) и временем сна (β= –0,21, p<0,05, ΔR²=4,0%) сохранялись даже после статистического контроля форм поведения, неразрывно связанных с нарушениями сна, — приема снотворных, «щадящего» поведения, нарушения контроля стимулов.

Возможности диагностики поведенческих факторов нарушений сна. Исследование бихевиоральных факторов инсомнии и сонливости требует разработки соответствующего стандартизованного инструмента. На предварительном этапе настоящего исследования была предпринята такая попытка: шкала поведенческих факторов нарушений сна включила 16 утверждений, описывающих соблюдение режима сна, гигиены сна вечером, наличие ритуала сна, нарушение контроля стимулов, «щадящее» поведение, руминации днем, прием лекарственных и нелекарственных снотворных препаратов, использование электронных гаджетов вечером и ночью. Хотя факторная валидность была установлена в отношении четырех форм поведения (нарушение гигиены сна вечером, прием снотворных, «щадящее» поведение и использование гаджетов), достаточно согласованными следует признать лишь две последние субшкалы. Согласованность субшкалы приема снотворных была установлена лишь для одной из групп, что объясняется особенностями сбора данных: согласованность этой субшкалы выше при включении в выборку большего числа пациентов с нарушениями сна, принимающими препараты регулярно, что не контролировалось в 1-й группе. Проявления нарушений гигиены сна вечером, по всей видимости, следует рассматривать как набор индикаторов, чем как единую субшкалу. Наконец, вопросы о наличии ритуала сна, поддержании режима сна и контроле стимулов не вошли ни в одну из выделенных субшкал и должны рассматриваться отдельно.

В целом на настоящий момент шкала может использоваться как более надежная и валидная альтернатива опросу о поведении, в первую очередь в исследованиях самоорганичительного поведения, приема снотворных и использования электронных гаджетов. Задачей следующих исследований является ее расширение для формирования субшкал поддержания распорядка дня, ритуала и контроля стимулов и апробация в клинических группах.

Использование электронных гаджетов вечером и ночью и нарушения сна. Обращение к информационным технологиям, нарушающее режим сна и бодрствования, — крайне распространенный общесоциальный феномен. Независимо от пола и возраста, в норме поздний отход ко сну из-за гаджетов у взрослых типичен для 2 человек из 3, а каждый 3-й вовсе отказывается от ночного сна или использует их при пробуждении. Использование гаджетов связано с большими субъективными нарушениями сна (r=0,22—0,32, p<0,05) и на уровне тенденции — с прямыми жалобами на нарушения сна в настоящее время. Более того, эта форма поведения связана с большей сонливостью, представлением о «нехватке» сна (депривация сна), меньшей продолжительностью и эффективностью сна. Иными словами, первая гипотеза исследования была полностью подтверждена, что указывает на актуальность этого фактора и его участие в регуляции сна и бодрствования.

Место использования электронных гаджетов среди других психологических и поведенческих факторов нарушений сна. В полном соответствии со второй гипотезой, ни один из традиционно выделяемых психологических факторов развития и хронификации нарушений сна не объясняет связи использования электронных гаджетов с ухудшением сна и сонливостью. Следует отметить, что отсутствие связи между психологическими и поведенческими факторами регуляции сна — частый результат в исследованиях [11]. С нашей точки зрения, действия человека в отношении сна являются настолько важным предиктором его изменений, что неважно, вызваны ли они определенной системой убеждений или переживаний, или нет. Когнитивные и эмоциональные факторы выступают независимыми, самостоятельными предикторами нарушений сна и их хронификации.

Третья гипотеза исследования получила лишь частичное подтверждение. С одной стороны, использование электронных гаджетов, независимо от всех других поведенческих факторов, было связано с меньшей продолжительностью сна и субъективным ощущением его «нехватки» (депривация). С другой стороны, связь с сонливостью и субъективным качеством сна ослабевала до уровня тенденции после учета общей гигиены сна — регулярности укладывания и подъема. Это позволяет предполагать, что в отношении качества сна и сонливости использование гаджетов действует как одна из составляющих более широкого феномена — общего нарушения режима сна. Наконец, связь использования электронных гаджетов с субъективным качеством сна и эффективностью сна исчезала после статистического контроля тех форм поведения, которые характерны лишь для людей с уже начавшимися нарушениями (прием снотворных, долгое лежание в кровати без сна, «щадящее» поведение). Это «исчезновение» связи является статистическим артефактом, поскольку сами формы поведения уже содержат указание на наличие нарушений сна, в значительной мере предсказывая его качество и эффективность.

Таким образом, позднее вечернее и ночное использование гаджетов включено в систему поведенческой регуляции сна и бодрствования у более чем 2/3 людей в норме, а каждый 3-й использует гаджеты при ночных пробуждениях. У людей без клинических нарушений сна эта форма поведения сопряжена с худшим субъективным качеством сна, его более низкой продолжительностью и эффективностью, большей сонливостью днем и ощущением «нехватки» сна, а также (на уровне тенденции) с более частыми жалобами на нарушения сна. Связь использования гаджетов с худшим качеством сна и сонливостью не объясняется тревогой, депрессией, выраженностью дисфункциональных убеждений о сне и руминациями перед сном, но ослабевает до уровня тенденции после статистического контроля общей регулярности в соблюдении режима сна. Связь использования гаджетов с меньшей продолжительностью сна и ощущением «нехватки» сна не зависит ни от психологических, ни от других поведенческих факторов нарушений сна. Иными словами, повсеместное обращение к информационным технологиям поздним вечером и ночью выступает самостоятельным (не сводимым к другим известным факторам) предиктором меньшей продолжительности сна, худшей его эффективности, ощущения нехватки сна. Как составляющая общего нарушения режима сна и бодрствования этот фактор связан также с худшим субъективным качеством сна и дневной сонливостью.

Исследование выполнено при поддержке РФФИ, проект № 17−06−00363 «Когнитивные механизмы нарушений сна и их формирование в онтогенезе».

Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.

The authors declare no conflicts of interest.

Сведения об авторах

Сведения об авторах:

Рассказова Е.И. — е-mail: e.i.rasskazova@gmail.com; https://orcid.org/0000-0002-9648-5238

Автор, ответственный за переписку: Рассказова Елена Игоревна — е-mail: e.i.rasskazova@gmail.com