Проблема травмы и посттравматических расстройств является одной из актуальных в мировой психиатрии в силу ее научного [1, 2], прикладного [3, 4], эпидемиологического [5—7] значения и ряда других аспектов.

До сих пор отсутствуют четкие теоретические концепции, определяющие подходы к изучению психологических и биологических механизмов развития посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Разрабатывается несколько патогенетических моделей развития данного расстройства — биологические, психодинамические, когнитивные и психосоциальные [1, 2, 8—11]. Частые природные и тем более антропогенные катастрофы, необыденные «социогенные» события, сопровождающиеся глубокими переживаниями, изменения экологической ситуации обусловливают многофакторность и полиморфность ПТСР [5].

В настоящем обзоре рассматривается ПТСР, связанное с боевой обстановкой, так называемое комбатантное ПТСР. Боевая травма — это не только неординарный стресс, как отмечается в классификациях психических расстройств, а нечто большее. Это и психическая, и физическая, и моральная травма; это травма, затрагивающая и личностно-психологические основы индивида, и его социальную и биологическую сущность. Боевая психическая травма (БПТ) не ограничивается пределами театра военных действий, так как манифестация еe клинических проявлений нередко происходит спустя месяцы и даже годы после возвращения ветеранов к мирной жизни. Более того, установлены данные о деструктивном влиянии ПТСР на последующие поколения как по причине особых взаимоотношений в семьях ветеранов [12—14], так и в результате возможного генетического унаследования приобретeнных патологических изменений [15].

Несмотря на большое число исследований по проблеме БПТ, многие еe аспекты остаются неразработанными или несистематизированными. Недостаточно ясны роль и соотношение психогенных, экзогенно-органических и конституционально-личностных факторов, темпов и продолжительности стрессорного воздействия. Весьма разноречивы мнения исследователей относительно еe специфичности: от полного отрицания таковой до выделения «военных психоневрозов» и признания нозологической самостоятельности ПТСР.

Сложные и многообразные патогенные факторы боевой обстановки не только учащают и утяжеляют психические расстройства, но и порождают немало необычных случаев, для осмысления которых необходимы новые, отличные от прежних категории [16—19].

Мнения ученых по целому ряду ключевых вопросов рассматриваемой проблемы не только разноречивы, но зачастую диаметрально противоположны. Единственно приемлемая для клинициста позиция в этом случае — не противопоставлять их содержание, а воспринимать их как единое целое с учетом соответствующих особенностей [20].

Первые упоминания о состояниях, близких по описанию ПТСР, уходят корнями в античный период [21].

Психические нарушения, связанные с пережитым стрессом, стали изучаться со второй половины ХIХ в. Понятие психической травмы было введено впервые немецким неврологом А. Ойленбургом в 1878 г., а термин «травматический невроз» и одна из первых его теорий принадлежат H. Oppenheim, впервые сформулировавшему ее в 80-х годах ХIХ в. (цит. по [22]). В это время в Англии началась научно-техническая революция, которая сопровождалась ростом несчастных случаев на производстве и транспорте и, естественно, увеличением числа пострадавших от них. aнглийский хирург J. Erichsen [23] описал «сотрясение спинного мозга, нервный шок и другие невыясненные повреждения нервной системы», или «железнодорожный спинной мозг». Он связывал психические расстройства, проявляющиеся у пострадавших от катастроф, с изменениями в «мозговых оболочках и веществе спинного и головного мозга».

Первое описание этих расстройств сделал J. Da Costa в 1871 г. в период гражданской войны в Северной Америке и определил их как «солдатское сердце» [24]. Но учение о травматических неврозах более интенсивно развивалось в Германии, причиной чему послужили развитие железнодорожного транспорта и промышленности, издание законов об обеспечении пострадавших и об обязательном страховании (1871 и 1884 г.). Кроме желаемого комфорта, технический и технологический прогресс несли с собой и несчастные случаи, аварии и катастрофы. Масштаб и трагичность железнодорожных катастроф, большие суммы компенсаций, определявшиеся через суд, — все это создало новый социальный контекст, в котором формировалось представление о травме.

В этот период берлинский психиатр Moeli (1881) под влиянием взглядов Briquet (1859) и J. Charcot (1878) на истерию объяснял происхождение и развитие «травматического невроза» влиянием только психического воздействия, душевного переживания (цит. по [25]). Подход mоеli к «травматическому неврозу» как к функциональному расстройству вскоре был подтвержден исследованиями J. Charcot и его учеников, выдвинувших идею о том, что основной причиной расстройства являются эмоции и шок (цит. по [26]). Психогенно-эмоциональное происхождение травматического невроза было принято во Франции, Англии и Америке. Причем учение Beard о неврастении и учение J. Charcot об истерии дали возможность последнему уже тогда характеризовать и травматические неврозы как истерические, неврастенические и истероневрастенические формы, не отличающиеся по существу от обычных картин названных заболеваний, возникающих в мирное время. По мнению J. Charcot, травматическое событие — лишь катализатор для проявления некоторой конституциональной предрасположенности. Он полагал, что многие случаи того, что в Англии назвали «железнодорожный спиной мозг» (railway spine), а в Америке затем переименовали в «железнодорожный мозг» (railway brain), были случаями травматической истерии, вызванной травматическим шоком (цит. по [27]). Он полагал, что «нервный шок» вводит пациента в состояние, похожее на гипнотическое, способствующее самовнушению и приводящее к истерическому симптому.

Несколько иначе развивалось учение о травматическом неврозе в Германии, где в 1889 г. была издана монография Н. Oppenheim «Травматические неврозы» [28]. С одной стороны, автор отвергает грубо органическую основу названных расстройств, а с другой — не соглашается со взглядами Moeli и J. Charcot, которые относили названные расстройства к группе обычных функциональных неврастений, истерий и их комбинаций. Н. Oppenheim считал это расстройство особым (sui generis) и дал подробное описание клинической картины травматического невроза, включающего полиморфные тревожно-депрессивные и вегетативно-сосудистые проявления в сочетании с угнетением рефлексов. Причиной болезни автор считал молекулярные изменения в тканях головного мозга вследствие комбинированного воздействия механических и психических факторов (выделено нами). В патогенезе травматического невроза он выделял шок периферических нервов с молекулярными изменениями в них, передающийся с периферии на различные части ЦНС, парализующий как периферические, так и центральные ее части. В зависимости от интенсивности и распространенности указанных изменений картина травматического невроза может быть очень разнообразной: она проявляется от легких расстройств чувствительности и раздражительной слабости до грубых расстройств чувствительности, атаксий, параличей, судорог, тяжелых психозов, эпилепсии, слабоумия и т. д. Взгляды Н. Oppenheim на патогенез расстройства совпадали во многом с точкой зрения J. Charcot [29].

Патофизиологический подход J. Charcot и H. Oppenheim подверг сомнению P. Jane [30]. Он предложил теорию о подсознательных психологических механизмах истерии, формирование которых определяет «невротическое предрасположение», внушаемость пациентов. В 1894 г. R. Sommer ввел термин «психогении» [31]. Под ними он понимал большую группу заболеваний, обозначаемых собирательным названием «истерия». Данное понятие четко разграничивает расстройства, обусловленные органическим поражением нервной системы. Еще через год вышла работа с изложенной в ней точкой зрения на истерию как на субъективно целесообразное для индивида заболевание, служащее средством спасения от неблагоприятных внешних условий. Речь идет о совместной работе J. Breuer и S. Freud [32], которые утверждали идентичность травматического невроза и истерии

Многие авторы исходили из того, что данное расстройство не обязательно связано с войной или травмой, а может быть вызвано также несчастным случаяем (unfall), и называли эти расстройства «unfallnerven-krankheiten» (Мебиус, 1890), «unfallneurosen» (Гофман, 1891). Были распространены и такие названия болезни, как «rentenneurosen» (renten — рента), «begehrungsneurosen (begehr — домогательство). В 1904 г. E. Крепелин выдвинул понятие Schreckneurosen и Angstneurosen — невроз испуга, или невроз страха, ужаса (цит. по [26]).

Психоаналитическую трактовку психогений поддержали ведущие психиатры начала ХХ в. Так, Е. Kraepelin [33] ведущую роль отводил болезненному предрасположению и стремлению субъекта избежать представлений, связанных с психотравмой. Причину травматического невроза он видел во «влиянии законодательства о ренте», в «нежелании больного начать работу». По мнению Е. Bleuler [34], травматический невроз «главным образом возникает вследствие бессознательного страха идти на фронт, а в последующем — на почве борьбы за пенсию». Неосознаваемому желанию «бегства в болезнь из непереносимой реальности» отводил решающую роль и К. Ясперс [35].

Основой для объединения симптомов, возникших после травмы, в единую группу послужили наблюдения, проводимые во время военных действий и сразу после них. Вначале они были отнесены к области компетенции кардиологов и невропатологов. В период Гражданской войны в Америке появилось большое число солдат, страдавших общей слабостью, тахикардией и болями в области груди — физическими, как тогда считали, расстройствами, наступившими в результате физического напряжения и получившими название «сердце солдата», «тревожное сердце», «синдром нагрузки» и «синдром ДаКоста». У участников Первой мировой войны наблюдалась усталость, истощение и тревожность. Считалось, что в некоторых случаях этот, как его тогда называли «шок от взрыва», вызванный мелкими глубинными поражениями головного мозга, сопровождался существенными психическими нарушениями («военная усталость», «военный невроз») [36].

K концу Х1Х в. сложились две модели травмы: диссоциативная, восходящая к французской психиатрической традиции (Р. Janet), и модель отреагирования J. Breuer и S. Freud. У каждой из этих позиций были свои сторонники и противники [37]. Обе теории подчеркивали психологическую природу травмы. Модель H. Oppenheim была подзабыта. Той же участи удостоились исследования российского психиатра C.А. Суханова [38], которая будет более подробно рассмотрена ниже.

Р. Janet показал, что случаи истерического расстройства часто берут начало в травматических событиях, не связанных с физической травмой, но сопровождающихся сильными эмоциональными переживаниями. Он полагал, что травматические расстройства вызываются событиями, к которым человек оказывается плохо подготовлен, к которым он не может адаптироваться. Р. Janet подчеркивал патогенную роль «шоковой эмоции», приводящей к отказу от поиска новых форм поведения, исчезновению актов адаптации; шоковые эмоции возвращают человека к примитивным формам поведения, обеспечивающим немедленную защиту, мобилизующим энергетические резервы организма. Если проблема остается неразрешенной, человек, будучи неспособным к адаптивной активности, начинает повторять одни и те же действия, воспроизводя волнующее событие. Постепенно оно все более становится отчужденным, автоматическим, подсознательным, что обрекает его на вневременность, невозможность изменения [цит. по [39].

Во взглядах S. Freud [40] на проблему травмы особое место занимал феномен фиксации на травме. Корни болезненного аффекта он видел в сексуальной сфере. Он отмечал, что «картина состояния при травматическом неврозе приближается к истерии по богатству сходных моторных симптомов, но, как правило, превосходит ее сильно выраженными признаками субъективных страданий, близких к ипохондрии или меланхолии, и симптомами широко разлитой общей слабости и нарушения психических функций». Как и Р. Janet, S. Freud подчеркивал, что «выражение «травматический» имеет … экономический смысл» (цит. по [41]). Оба эти автора подчеркивали психологические аспекты травмы. Эти теории использовались военными психиатрами в диагностике и лечении травмы, хотя ни P. Janet, ни S. Freud сами практически не работали с военным неврозом ни во время, ни после Первой мировой войны.

В России начало профессионального подхода к психиатрии военного периода было положено в период Русско-японской войны. Впервые были описаны психогенные реакции на войне; изменились представления о психических заболеваниях в воюющей армии [42, 43]. Эта война имела свои особенности, которых не было ни в одной войне ранее. Впервые и масштабно были применены новые виды вооружений: крупнокалиберная артиллерия и мощные взрывные устройства. Применение столь мощных вооружений повлекло возрастание тяжести и масштабов военной травматизации с появлением большого числа раненых и пораженных, в том числе с психическими расстройствами, чьи поражения были вызваны, предположительно, сотрясением мозга. Клиническую картину этого расстройства описал московский психиатр Н.А. Вырубов [43]: болезнь начиналась с потери сознания; после пробуждения пострадавший ощущал сильнейшие боли в голове, головокружения, потерю слуха и речи; в дальнейшем появлялись судорожные движения, параличи и припадки, потеря памяти; больной был подавлен, полон тревоги и страхов. Автор определил эти состояния как «контузионный невроз». А.И. Озерецкий [44], П.М. Автократов [45] обозначили их как «неврастенический психоз» и «нервное истощение».

Взгляды первых военных психиатров русской армии на этиологию психических расстройств, возникающих в ходе боевых действий, были достаточно противоречивыми [46—49]. Так, врач Московского военного госпиталя М.О. Шайкевич [46] считал, что речь идет об особой форме душевного расстройства, которое он определял как «psychosis depressivo-stuporosa», и которое, по его мнению, не вызывается исключительно обстановкой боя. Он считал, что «война… как бы обостряет те специфические условия», в которых приходилось служить нижним чинам. Описывая клинические особенности «травматического невроза», русские психиатры оставляли открытым вопрос об этиологии и классификации психических расстройств военного времени. Петербургское общество психиатров [48] однозначно исходило из того, что «главная причина душевных заболеваний — это репрессивный политический режим, основанный на «социально-экономическом рабстве русского народа», культивировавший его «духовную приниженность» и «отсутствие в нем самодеятельности и самостоятельности». Сегодня эти состояния можно было бы назвать социально-стрессовыми расстройствами. Но во время войны с Японией травматический невроз трактовался и как органическое поражение нервной системы, как душевное заболевание, развивающееся «вследствие травматических повреждений различных частей мозга огнестрельными снарядами» [49].

В классификации душевных болезней, принятой осенью 1905 г. на Втором съезде российских психиатров, травматический психоневроз определялся как «сотрясение нервной системы». В этом определении акцентировалась вторая часть термина — «невроз», который в то время понимался как органическое заболевание. Причиной травматического невроза считалась воздушная волна от пролетавших снарядов, предполагалось также наличие микроскопических разрывов в легких и кровеносных сосудах, молекулярных измнений в нервной системе и т. п. [50]. К психическим расстройствам относились только случаи, которые сопровождались расстройством сознания и эмоций. В случаях отсутствия таковых расстройство относилось к нервным болезням и исключалось из компетенции психиатров. В начале ХХ в. нервные болезни шли по разряду соматических, поэтому больные с диагнозом «травматический невроз» поступали в общие госпитали и выпадали из поля зрения психиатров [51].

Однако уже тогда обнаружилось, что психические заболевания часто возникают без видимых повреждений нервной системы, и даже у тех солдат, которые не были под артиллерийским обстрелом. В этих случаях психиатры предпочитали говорить о «множественной этиологии болезни» — наложении таких факторов, как физическое утомление, влияние климата, недоедание, недосыпание, эмоциональные переживания, конституциональная предрасположенность. Тогда же появилась мысль о том, что причина травматического невроза — эмоциональный шок. Рядовые солдаты таких пациентов обзывали «сконфуженные» [42].

С новой силой дискуссия об этиологии и классификации болезней военного времени разгорелась с началом Первой мировой войны. Одним из первых, кто возобновил в русскоязычной психиатрии дискуссию о «психозах военного времени» и сообщил о преобладании у психически больных из действующей армии состояний депрессии и ступора, в соответствии с диагнозом, который ранее предложил М.О. Шайкевич, был московский врач О.Б. Фельцман [50]. Однако главной темой публикаций по психиатрии военного периода стал не «депрессивно-меланхолический синдром» М.О. Шайкевича, а контузионный или травматический невроз, о котором впервые заговорили еще во время войны с Японией.

Благодаря работам Е. Kraepelin, Е. Вleuler, S. Freud и других происходил переворот в понимании многих психических расстройств, особенно расстройств невротического уровня. Русский психиатр С.А. Суханов [51] накануне Первой мировой войны, отражая динамику взглядов передовой психиатрической мысли Запада, в своем руководстве «Душевные болезни» отмечал два важнейших сдвига в классификации душевных болезней: первый он связывал с Е. Kraepelin, чьи идеи легли в основу современных классификаций, а второй — с «новыми концепциями в учении о психоневрозах», — главным образом, теориями французского психолога P. Janet. Как и многие его современники, С.А. Суханов еще не мог совсем отказаться от идеи об органическом происхождении психоневрозов. Однако другой его российский современник В.К. Хорошко [52] считал, что изменения в организме при травматическом неврозе могут быть психогенными: «Вопрос сводится к тому, признаете ли Вы психофизический параллелизм (независимость тела и души) или теорию взаимодействия», иными словами, к тому, какой философии вы придерживаетесь.

Период между Русско-японской и Первой мировой войнами (начало ХХ в.) совпадает с началом эпохи индустриализации цивилизованного мира. А это наряду с научно-техническим прогрессом означает начало новой эпохи травматизации, связанной с развитием железнодорожного и автомобильного транспорта, а также новых производственных технологий. Все это привело к увеличению несчастных случаев с совершенно другими вариантами повреждений. В результате физической травмы у пострадавших отмечались выраженные болевые сенсации, часто хронического характера, тревога, потеря работоспособности. Некоторые исследователи рассматривали эти симптомы как проявления неврологической травмы («спина пассажира»). Одни психиатры отстаивали биологическую природу этих феноменов при взрывных контузиях, считая их энцефалопатическими стигматами [53—58], другие считали их чисто психологическими феноменами («невроз компенсации) [59—60], отождествляли их с истерией [61]. Третья группа исследователей придерживалась компромиссной позиции, рассматривая их как «истероорганические расстройства». С этой точки зрения, транзиторные динамические «органические» симптомы физической травмы (временное оглушение с утратой функции слуха и речи) по механизмам «условной желательности» (страх перед возвращением на фронт) могут подвергаться более или менее стойкой истерической фиксации. А у разных пострадавших доминируют либо органические, либо психогенные признаки [62—66].

Вплоть до Второй мировой войны в русскоязычной психиатрии военными психиатрами продолжал использоваться термин «травматический невроз», который применялся ко всем формам конверсионных психических расстройств у военнослужащих [67, 68]. Как отмечает И.Н. Филимонов [67], «…отчасти многообразие клинических форм (в результате боевых действий) отражалось в многообразии терминов, частью же … оно основывалось исключительно на неопределенности и несогласованности взглядов на один и тот же предмет: одни и те же состояния определялись различными названиями, различные состояния обозначались одним и тем же термином. Среди этого многообразия случаев, … подходов, учитывающих этиологические, клинические, патогенетические аспекты, часто конкурирующих, не поддающихся определению, выделялась группа расстройств, настоятельно нуждавшаяся в обособлении, по меньшей мере с принципиальной точки зрения, — именно группа психогенных заболеваний, заболеваний, причиняемых исключительно психогенными моментами: эмотивным потрясением, идеогенными процессами: внушением, самовнушением, подражанием, психической заразой, наконец, элементами желания, иногда подсознательного». Именно эту группу расстройств автор обозначает как «травматический невроз», исключая из этого понятия состояния с органическим субстратом. Психогенно-органическое сочетание подразумевает достаточно сложные синдромы, в которых удается ограничить психогенную часть расстройства.

В рассматриваемый период времени вопросы этиологии принимают несколько своеобразный, не вполне обычный характер. Стали считать, что в основе расстройств военного времени лежат многообразные условия, обычно действующие в более или менее сложных сочетаниях. Еще в первой четверти ХХ в. исследователи исходили из того, что этиологию психических расстройств военного времени следует изучать в двух основных направлениях: 1) изучение многообразных факторов среды и их патогенных свойств; 2) изучение собственно травмирующего фактора в аспекте его соматоневрологического воздействия (на уровне механических и химических нарушений), а также «продуцирования» (терминология автора) собственно психогенного заболевания [69]. Таким образом, собственно соматическая травма могла выполнять роль подготавливающего почву этиологического момента, а чисто моральные потрясения вызывать окончательный разряд невротического синдрома.

В середине ХХ в. психиатрия (которая в последующие годы организуется в психиатрию катастроф) нуждалась в осмыслении и классификации накопившихся данных. Во многом этому способствовали работы А. Kardiner [68], в которых автор объединил психологические и физиологические симптомы и сформировал общее понятие «физионевроз». Этому в значительной мере способствовали исследования E. Lindemann [69], который описал стадии переживания горя и возможные патологические реакции в данном процессе.

Остро стоял вопрос категоризации и систематического описания расстройств, обусловленных травмой [70]. В этом вопросе неоценимы заслуги W. Mеnninger, под руководством которого в 1943 г. была разработана первая версия Medical 203, явившаяся своего рода предшественником диагностической системы Американской психиатрической ассициациии — DSM. Рассмотрение психологических проблем в Medical 203 было основано на описании нарушений у ветеранов войны, многие из которых не имели никаких психических расстройств во время службы в армии, однако столкнулись с серьезными проблемами адаптации по возвращении к мирной жизни. Именно на основе работ этих авторов было положено начало формальной классификации травматического невроза в рамках DSM-I, принятой в 1952 г. [71]. В классификацию было введено новое понятие (категория) — «реакция сильного стресса» (gross stress reaction), которая может наблюдаться у нормальных людей, переживающих невыносимый стресс. Под этой категорией понималась реакция, вызванная серьезной военной или гражданской катастрофой, которая «может привести к одной из невротических реакций… в том случае, если эта реакция сохраняется». Но диагностические критерии для формулировки диагноза не были еще разработаны, и достаточно прогрессивный шаг в DSM-1 не нашел поддержки в следующем, втором пересмотре DSM [72]: значение травматических реакций было значительно уменьшено и сведено до понятия «временные ситуативные нарушения» (реакция адаптации). Однако опыт Вьетнамской войны и некоторых гражданских катастроф привел к тому, что такой подход был признан ошибочным [73, 74]. На основе исследований М. Horowitz и соавт. [75] эти ошибки были исправлены и нашли отражение в следующей классификации DSM-III [76], в которой впервые под рубрикой тревожных расстройств была выделена новая категория «посттравматическое стрессовое расстройство» (ПТСР).

Таким образом, в научной психиатрии постепенно сложилось представление о травматическом неврозе как результате БПТ. Это категория предполагает психическое расстройство, возникающее вслед за интенсивным, пролонгированым и сильным боевым стрессором, и сопровождается мучительными сновидениями, навязчивыми воспоминаниями о пережитых психотравмирующих событиях в сочетании со стремлением избегать всего, что может вызвать в памяти случившееся, такими симптомами, как раздражительность, бессонница, трудности с концентрацией внимания.

Задачей представленного обзора не являось рассмотрение и анализ предложенных диагностических категорий — вопроса, который, с нашей точки зрения, недостаточно представлен в классификациях как DSM, так и МКБ. Заметим, кстати, что ПТСР — это одно из тех редких психических расстройств, которое имеет вполне определенную причину — воздействие острого травматического стресса с угрозой смерти или тяжелого повреждения; человек либо сам пережил повреждения или их угрозу, либо присутствовал при аналогичной травматизации другого человека. Мы не будем в рамках настоящего обзора останавливаться на критическом анализе критериев ПТСР, представленных и развитых (с нашей точки зрения, не совсем продуктивно) во всех последущих классификационных системах DSM и МКБ. Однако заметим, что во всех вариантах DSM и МКБ пересматриваются и расширяются все критерии, за исключением, пожалуй, самого важного — этиологического критерия. «Осевые» симптомы в перечень диагностических критериев ПТСР не вошли. ПТСР, в официальном описании, не более чем синдром — типовое неспецифическое патологическое состояние, которое может встречаться в структуре целой группы разных психических заболеваний.

Между тем клиническая практика, современные методы исследования головного мозга дают нам все более серьезный и достоверный материал для пересмотра не только этиологических аспектов ПТСР, но и всей концепции этого расстройства. В первоначальной формулировке DSM-III травматическое событие представлялось как катастрофический стресс, который находится вне пределов обычного человеческого опыта и не часто встречается. Авторы DSM-III имели в виду такие события, как война, пытки, изнасилования, геноцид, атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, стихийные бедствия (землетрясения, ураганы и извержения вулканов) и антропогенные катастрофы (заводские взрывы, авиационные аварии и автомобильные аварии). Они исходили из того, что травматические события явно отличаются от очень болезненных стрессоров, которыми «напичкана» жизнь, такие как развод, неудача, отторжение, тяжелая болезнь, финансовые кризисы и тому подобное. ПТСР отличается от практически всех психиатрических диагнозов тем, что большое значение придается этиологическому агенту, травматическому стрессору: нельзя поставить диагноз ПТСР, если пациент не удовлетворяет первому критерию — «критерию стрессора». Однако клинический опыт диагностики ПТСР показал, что существуют индивидуальные различия в способности справляться с катастрофическим стрессом. Большинство людей, подверженных травматическим событиям и переживших острую стрессовую реакцию, не обнаруживают ПТСР; у некоторых после острой реакции развивается развернутый синдром. Такой опыт наблюдения побудил исследователей к признанию того, что травма — это не только то, что воздействует на человека, но и то, как он переживает это воздействие. Иначе говоря, один, переживший катастрофу, выходит из нее сильным и закаленным, а другой — больным и разбитым, это есть интегративный результат внутренней когнитивной и эмоциональной переработки внешнего катастрофического воздействия.

Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.

The authors declare no conflicts of interest.

Сведения об авторах

Сведения об авторах:

Сукиасян С.Г. — https://orcid.org/0000-0001-9813-2471

Солдаткин В.А. — e-mail: sva-rostov@mail.ru; https://orcid.org/0000-0002-0222-3414

Снедков Е.В. — https://orcid.org/0000-0002-1438-1890

Тадевосян М.Я. — https://orcid.org/0000-0002-0538-6657

Косенко В.Г. — https://orcid.org/0000-0002-9684-0199

Как цитировать:

Сукиасян С.Г., Солдаткин В.А., Снедков Е.В., Тадевосян М.Я., Косенко В.Г. Боевоe посттравматическое стрессовое расстройство: от «синдрома раздраженного сердца» до «психогенно-органического расстройства». Эволюция понятия. Журнал неврологии и психиатрии им. С.С. Корсакова. 2019;119(6):-151. https://doi.org/10.17116/jnevro2019119061

Автор, ответственный за переписку: Солдаткин Виктор Александрович — e-mail: sva-rostov@mail.ru