Контроль исполнения определенных форм поведения связан с изменением активности функционирования клеточных модулей, формирующих поведенческие реакции за счет возбуждения нейронов в популяциях локальных сетей. Оперируя понятиями, характеризующими морфофункциональный статус нейрональных систем, можно определять состояние возбуждения нейрональных ансамблей и вовлечение определенных нейрохимических систем в регуляцию их активности [1—3]. Проведенные с учетом фило- и онтогенетического развития нейрофизиологические исследования показывают, что в исполнении функций задействуются не отдельные мозговые структуры, а нейрональные сети [4, 5], локализующиеся в различных регионах мозга [6]. Причем при выполнении одной и той же функции вовлеченными в развитие конкретного действия каждый раз при изменении внешних условий могут оказаться сети нейронов различной анатомической локализации [6]. Поэтому попытка фокусировать определенные нейрофизиологические процессы (в условиях функционирования целого мозга), связав их с конкретной функцией/симптоматикой, во многом обречена на неудачу даже при максимальном развитии соответствующих инструментальных методов.

С точки зрения электрофизиологии, интерпретация вовлечения нейрональных сетей в исполнение высших функций весьма затруднительна. Это связано прежде всего со сложностью определения «положительного» или «негативного» влияния выявленного разными методами возбуждения нейронов, опосредующего функции высшей нервной деятельности (ВНД) в норме и патологии при вовлечении определенных на данный момент времени нейрональных сетей. Очевидно, что как возбуждение нейрональных популяций, так и срабатывание защитных/тормозных системных механизмов также опосредовано возбуждением — но тормозящих нейронов. Активация последних вторична в нейрональных сетях и, вероятно, несет функцию охранительного торможения, не допуская прорыва возбуждающих стимулов за пределы работающей сети. Процессы активного торможения имеют в основе вторично повышенную электрическую активность вставочных тормозных нейронов. При этом остается открытым вопрос: как определить функциональную роль возбужденных популяций клеток? За что они могут отвечать: поддержание патологического или присущего индивиду status quo, компенсацию, восстановление, или их активность, вследствие детерминированной «работы по умолчанию» имеющей развитые системы тормозного контроля? Для понимания патогенеза психической патологии представляется важным определение параметров исходного состояния нейрональных сетей, «работающих по умолчанию», активность которых запускается сразу пост- или даже пренатально (исключая в последнем случае активность дыхательного центра). Видимо, фактор функционирования таких нейрональных сетей во многом определяет и развитие индивидуальных черт личности, и формирование locus minoris, запускающего формирование психической патологии за счет генетически предопределенного включения отдельных нейрональных сетей в рамках течения физиологических процессов. Нельзя исключать и то, что сам процесс развития заболевания мозга имеет филогенетические корни по умолчанию и может предопределять включение генетически детерминированных факторов развития психической патологии, как и/или характерологических и индивидуальных особенностей функционирования личности в постнатальном развитии. Тем не менее при подобном допущении трудно объяснить, почему у одних индивидуумов в дальнейшем развивается заболевание в рамках одной нозологической формы, у других — иной, а у третьих (в большинстве) — и вовсе психическая патология не встречается? Что может лежать в основе генетического вырождения при психических расстройствах? Вероятно, в будущем ответы на эти вопросы могут лежать в области изучения и раскрытия механизмов генетического контроля именно модульной организации работы и их координации/сопряженности при развитии определенных функций ЦНС.

Принимая во внимание сказанное, можно полагать, что пластические функции ЦНС в равной мере имеют отношение как к развитию патологии (ее динамика и устойчивость), так и компенсации и восстановлению нормальных функций [7, 8].

Согласно данной логике, значение генетического фактора для формирования эндогенных психических расстройств может быть критическим, если триггерную роль патологического процесса играют факультативные средовые факторы. При заболеваниях немоногенного характера индивидуальные особенности развития (включение/выключение отдельных нейрональных популяций), вероятно, определяют и вариативность клинических проявлений болезни в результате включения локальных сетей, до определенной степени компенсированных нейрофизиологическими механизмами.

Тем не менее стабильность состояний отдельных клинических проявлений патологии (симптомы и синдромы), позволяющая говорить о четком нозологическом разграничении, опирается на выявление известных нарушений. Появление специфических симптомов заболеваний в структуре патологии позволяет предполагать детерминированное включение патологических симптомов через активность таких ранее латентно-молчащих нейрональных сетей. Если опираться на «вертикализацию функций ЦНС» по Джексону (функционально-анатомический сегментарный подход), можно предположить алгоритм иерархического включения нейрональных модулей более низкой организации (атавистичные функции, которые когда-то были ответственны за формирование в филогенезе древних, примитивных реакций поведенческого ответа), вовлекаемых в исполнение функциональных программ [9, 10].

Вероятно, отдельные формы поведения могут иметь филогенетические корни, и это относится к основным проявлениям пищевого и полового поведения, циркадианной и другой ритмической активности определенных функций, а также, вероятно, некоторым целостным поведенческим программам. Например, гомо- (суицидальное поведение хорошо известно в животном мире: скорпионы, киты, дельфины, птицы) и гетероагрессивное поведение имеет наследственную «отягощенность» [10—12]. Также, вероятно, имеют филогенетическую основу застывание (кататония), параноидная настроенность (ожидание угрозы и анализ ее избегания), формы тревожного поведения (мобилизация готовности к стрессу, адаптация, деперсонализация как реакция на «ситуационную беспомощность») и т.п. Можно предположить, что включение подобных симптомов в картину психического заболевания показывает, что болезнь переходит на более низкий регистр и отражает прогредиентность течения и глубину патологии. Опять же, основываясь на высказанных предположениях, формы поведения, имеющие отношение к наиболее важным витальным составляющим поведенческого ответа, — осцилляторы гормональной регуляции, половые и пищевые формы реакций формируют структурную ось нарушений поведения, вокруг которой выстраиваются прочие формообразующие фрагменты личностного поведенческого ответа [13].

Например, любые нарушения, связанные с наличием половых девиаций, вероятно, имеют филогенетическую основу, связанную с программами сохранения вида. Их появление отчасти может отражать тяжесть психопатологических нарушений, в структуре которых они встречаются как фрагменты детерминированного поведения низкого регистра. Если в такой ситуации первично расторможены нейрональные сети низкого уровня, а в целом поведение длительное время остается «в рамках» и нивелируется механизмами поведения более высокого уровня организации (активность нейрональных сетей, определяющих состояние высших функций), то выраженность прогредиентности болезненного состояния будет не очень высока. Подобная логика рассуждений представляется адекватной и при оценке психического расстройства, основанной на включении индивидуально-видовых реакциях защиты сохранности личности, имеющих отчетливое превалирующее отражение над программами поведения, закрепленных в ходе филогенетического развития [9]. Чем большее число фрагментов рудиментарного поведения отчетливо проявляется в психопатологической структуре заболевания, тем глубже регистр психических нарушений.

Без понимания механизмов познания и мышления невозможно изучение патогенеза психической патологии. На наш взгляд, наиболее значительные достижения в области исследования познания принадлежат школе гештальт-психологов, которые рассматривают гештальты (образы, слепки) как неделимые феномены, исчезающие при разрушении на компоненты [14]. Можно предполагать, что формирование гештальта связано с констелляцией задействованных модулей при сенсорном восприятии, а разрушение — это диссоциация организованной модульной нейрональной активности. Представляется, что именно гештальт-психологам принадлежит концепция, способная учесть множественный характер первично обработанной информации, единовременно поступающей по множеству каналов, формирующих целостную картину мировосприятия на основе процессов синтеза (при участии компараторной активности отдельных нейронов).

В качестве примера феномена гештальт-психологи приводят неосознаваемое опознание известного лица из множества других лиц. Известно, что процесс опознания происходит мгновенно, однако если бы он осуществлялся перебором по отдельным чертам (например, как при компьютерном поиске отдельных признаков), то занимал бы значительное время. В отличие от компьютера обработка информации в ЦНС синхронна, идет параллельно и одновременно по множеству каналов сенсорного входа. По сути как мозг, так и компьютер оперируют процессами генерации появившихся при раздражении электрических импульсов и их дальнейшим распространением. Первичные электрические сигналы в дальнейшем кодируются электрическими импульсами в связанных нейронах, формируя картину мировосприятия. Результат ее обработки на основе анализа и синтеза всех других сигналов мозга, поступающих от внутренних или внешних систем сенсорного восприятия, запускает программы поведения. Следовательно, входящая информация специфического характера о конкретном событии, вступая во взаимодействие с постоянно меняющимися сигналами, поступающими от нейрональных сетей, задействованных в ходе обычного функционирования, может подвергаться определенной модуляции по качеству и выраженности [13].

Формирующиеся привычки и сформированные навыки (детерминированный ответ) также можно рассматривать как функциональное отражение, интегрированных (сохраненные) в сознании гештальтов, функция которых состоит в оптимизации энергосберегающей деятельности ЦНС (минимизация избыточной активности нейрональной работы). В случае повторения ситуации (при частично сформированном навыке) и принятии решения идентичности «успешного ответа» фиксируется положительный опыт распознавания ситуации и реализации адекватного ей ответа (на основе положительных и отрицательных обратных связей между модулями восприятия обеспечения формы поведения). При этом, вероятно, формируется долговременная энграмма памятного следа, кодирующая соответствующий поведенческий ответ (функциональное состояние нейрональных модулей) в случае опознания ситуации «как схожей с ранее предъявленной». В дальнейшем, при включении энграммы, данное поведение становится уже автоматическим, не требующим усилий. «Закон эффекта», высказанный Трондайком (цит. по [15]), гласит: когда найдена успешная, удовлетворяющая возникшую потребность модель поведения, она затем многократно повторяется и таким путем закрепляется.

С учетом закона сохранения энергии организм должен стремиться сохранить равновесие со средой, стремясь к минимальным затратам, поэтому посредством фиксации проб и ошибок при включении тех или иных нейрональных сетей изыскивается адекватная модель поведения, поддерживающая равновесие, она и фиксируется как верный ответ. По Клапареду (цит. по [15]) мысль (осознание) появляется, когда встречается новая ситуация, с которой уже нельзя справиться при помощи усвоенных в прошлом навыков, рефлексов и автоматических действий. Однако при изменении навыка, в случае изменения привычных условий происходит разрушение гештальта и начинается его реконструкция (реорганизация сетей), что требует больших «энергетических» затрат (до 400 мкл/мин кислорода, тогда как гепатоцит — 60). К. Лоренц [16] указывает, что как при филогенетической, так и культуральной ритуализации вновь развивающийся шаблон поведения (в соответствии с принципом естественной экономии) приобретает самостоятельность, формируя автономные мотивации поведения, достижением которых становится адаптация к новым условиям. Не исключено, что наличие безусловных рефлексов и связанных с ними поведенческих актов само по себе может служить примером существования генетически детерминированных форм поведения, направленных на удовлетворение важнейших потребностей через включение соответствующих программ поведения.

Вероятно, в основе упомянутых процессов лежат механизмы пластичности мозга (воспроизведение возбуждения нейрональных сетей, сохраненных в энграммах памяти), под которыми понимаются нейрохимические процессы перестройки физиологической модульной организации и переориентации работы модульной активности нейронов на достижение выполнения ранее фиксированной поведенческой программы.

Таким образом, целью модульной сетевой организации мозга является достижение и сохранение оптимального функционального ответа включения нейрональных сетей, которое при изменении состояния среды обеспечивает их перестроение, оставляя конечную цель программы неизменной.

Скорее всего, простые поведенческие акты могут быть встроены в системы высшего порядка, минимизируя энергетическое оформление психической программы поведения. Это согласуется с мнением К. Лоренца [16], подчеркивающего, что существует ошибочная доктрина, согласно которой поведение животных и человека является преимущественно реактивным. Автор подразумевает, что в формировании поведенческой реакции участвуют отдельные фрагменты уже генетически определенных форм поведения, включающиеся по мере развития целостной поведенческой реакции.

Если принять эти положения, то процесс осознания может носить дискретный характер интегрированного множества гештальтов (нейрональные модули), формирующих в итоге законченную картину восприятия (осознание) ответа. В связи с этим уместно предположить, что вход сенсорных сигналов и их обработка для формирования системного ответа имеет общую зону интеграции с участием «аналитических модулей/нейронов», формирующих системный ответ. В таких функциональных нейрональных сетях мозга проходит взаимодействие процессов завершения обработки сенсорных сигналов и начального этапа формирования поведенческого ответа на основе множественной обработки афферентного входа и интерференции потоков «фиксированных программ поведения», которые протекают при взаимодействии нейрональных сетей на самом высоком уровне формирования интегративной реакции.

Вероятно, для человека специфична обработка идеаторного сигнала и его вклад очевиден в развитие системного ответа. Видимо, зона интерференции сигналов — афферентного/сенсорного входа и эфферентного, направленного в сторону формирования поведенческого ответа — становится тем больше, чем больше сигналов поступает в обработку со стороны внешних и внутренних входов, включая идеаторный.

С гипотетически описанными нейропсихологическими механизмами могут быть связаны и этапы развития психической патологии. Важнейшая роль может принадлежать генетическим факторам и «прошивке» на генетическом уровне функциональной активности работы отдельных модулей филогенетической организации, способных определять детерминированное качество когнитивных функций и развитие внутривидовых поведенческих реакций, что, с одной стороны, определяет устойчивость наследуемых форм поведения, а с другой — их модификацию относительно средовых условий и персонифицированных реакций индивидуума. Последние принадлежат модулям, не имеющим генетически детерминированных механизмов возбуждения («золотой запас пластичности») и не задействованным при выполнении ответа «по умолчанию». Естественно, эти сети оказываются более восприимчивыми к внешним воздействиям, но потенциально имеют и большие компенсаторные резервы, поскольку связаны с перенастройкой вовлекаемых в реакцию «свободных» на данный момент времени клеточных популяций. Таким образом, все нейрональные системы головного мозга находятся в постоянной «работе» выполнения детерминированных программ высших функций и поддержания процессов жизнедеятельности.

Основываясь на общебиологических тенденциях и механизмах фило- и онтогенетического развития нейрональной деятельности мозга, можно полагать, что генетическая детерминация базовых нейрональных сетей зависит от состояния тонуса филогенетических витальных пейсмеккеров и осцилляторов мозга [17—19]. Под последними следует понимать морфофункциональные системы обеспечения координации нейрофизиологических и нейрохимических процессов ЦНС. Вероятно, модульная (малые группы нейронов, объединенные в сеть для выполнения конкретной функции) организация работы мозга предполагает и мощнейшую систему защиты от сбоя при выполнении программ детерминированной физиологической активности.

Структурно развитая морфологическая иерархическая организация, обеспечивающая высокий уровень функциональной пластичности, когда распространение импульсов идет как по вертикали, так и горизонтали, делает возможной энергетическую минимизацию работы мозга. Приоритетными путями распространения сигналов будут те, которые способны запустить механизмы генетически предопределенных программ, ответственных за развитие витальных форм поведения, более примитивные (упрощенные) и усеченные филогенезом (вплоть до абортивных) на каждом лежащем выше уровне обработки информации в ЦНС. В этом смысле весьма любопытными могут оказаться иерахические построения эволюционных аспектов зрелости химии мозга в ходе фило- и онтогенетического развития. Речь идет о корреляции созревания активности медиаторных процессов и совершенствовании форм поведенческой деятельности и т.п.

Представления о развитии (включении) поведенческих программ в аспекте филогенеза еще не скоро получат разработку в рамках психопатологии, поскольку раскрытие нейрофизиологических механизмов модульного функционирования ЦНС находится в начале изучения. Более того, можно ожидать, что по мере развития нейрофизиологии ситуация с изучением этих аспектов будет связана с возникновением все большего количества вопросов. При этом многие из них будут относиться к генетической составляющей, которая контролирует включение соответствующих поведенческих программ.

Очевидно, что универсальные механизмы генерации и проведения нервного сигнала (электрический импульс) идентичны на уровне как восприятия сенсорной информации (причем в качестве специфического сенсорного входа у человека может выступать идеаторный поток/вход), так и формирования поведенческого ответа.

Сети мозга, участвующие в восприятии сенсорной информации, распространяют сигнал в соответствии с принципом дивергенции, тогда как распространение формирующих ответ сигналов, вероятно, конвергентно. Оба процесса протекают параллельно и последовательно, и интерференция входящего (сенсорный) и исходящего (интегративный обработанный) потоков сигналов перекрывается в нейрональных сетях ассоциативного взаимодействия. На этих этапах взаимодействия между нейрональными сетями включаются и механизмы, определяющие модуляцию выраженности сигнала с учетом процессов положительной и отрицательной обратной регуляции. Наиболее вероятно формирующиеся психические функции/продукция скорее всего зарождаются на уровне взаимодействия нейронов в ассоциативных сетях коры мозга, лимбической системе, базальных ганглиях, мозжечке, формируя нисходящий поток импульсов, ответственных за развитие системной поведенческой реакции. Этот процесс крайне сложен и носит множественный характер взаимодействия между нейронами, предполагая включение механизмов отрицательной обратной модуляции при проведении импульсов и усиление активности механизмов фильтрации значимой информации в нейрональных сетях, необходимых для развития/включения специфической поведенческой программы. Этот процесс понимания «системной локализации» функции, если его рассматривать с позиций регистрации электрофизиологических процессов, почти недостижим. При этом раскрытие нейрохимических механизмов взаимодействия между нейронами для передачи возбуждения и вовсе представляется практически нерешаемой задачей (нейроны мозга полицептивны, и пластические процессы, происходящие на уровне отдельного нейрона, локальной сети, так же как и взаимодействия модулей (их множества), скорее всего гетерохимичны). Данная ситуация в еще большей степени усугубляется непрерывно меняющимся потоком поступающей импульсации со стороны экстра- и интрасенсорики.

Перечисленные механизмы определяют перманентную пластичность мозга — от электрофизиологических процессов, протекающих в малых нейрональных группах и межмодульных взаимодействиях, до включения финальных нейрональных модулей, ответственных за исполнение поведенческих программ, которая является определяющей для реализации поведенческого ответа. Все этапы этих процессов весьма вариативны по электрофизиологическим показателям взаимодействия между нейронами и гетерохимичны по природе медиаторных взаимодействий.

Организация работы ЦНС (передача электрического сигнала при взаимодействии нейронов), если принять сказанное выше, основана на генетически детерминированных, нейрохимических системах, при отсутствии (разрушение) которых физиологическая деятельность органа будет нарушена.

Прежде всего сказанное имеет отношение к системам моноаминергической передачи, которые можно характеризовать как системы обеспечения общего «ментального тонуса». Они включают констелляции нейрональных сетей, обеспечивающих функционирование (спонтанная генераторная активность ергических нейронов и «природная» восприимчивость к специфическим сигналам в нейронах эфферентных зон) за счет серотонин-, норадреналин-, дофаминергических процессов, не имеющих прямого отношения к истинным витальным пейсмейкерам дыхания, сердцебиения, сосудистого тонуса, хотя способных в известной мере модулировать состояние этих физиологических функций. Тем не менее переоценить участие моноаминов в организации базовых механизмов психической активности невозможно. В онтогенезе системы моноаминергической передачи формируются одними из первых. Базовые — ергические нейроны локализуются преимущественно в промежуточном, среднем и продолговатом мозге, покрывая эфферентными проекциями практически все отделы мозга. Однако, вероятно, и в чувствительных областях, где способны формироваться локальные сети, они могут выступать в качестве вставочных. Практически любые изменения психического статуса связаны с активностью этих процессов.

В нейрофизио- и психофармакологии, начиная с 50-х годов прошлого века, сформировалась устойчивая парадигма, в рамках которой рассматриваются нейрохимические процессы, связанные как с развитием психических нарушений, так и разработкой препаратов для их коррекции [20]. В настоящее время неизвестны лекарственные препараты, которые бы обладали антипсихотическим действием, не блокируя при этом дофаминергические процессы, так же как нет и антидепрессантов, способных оказывать эффект, минуя стимуляцию моноаминергических процессов. Сказанное относится и к другим классам психотропных препаратов, которые если не первично, то за счет вторичных механизмов опосредованно вмешиваются в обмен моноаминов (ноотропы, антиконвульсанты, психостимуляторы или средства психотомиметического действия).

Моноамины, как известно, рассматриваются в качестве амбивалентных передатчиков, способных вызывать и возбуждение (локальная деполяризация мембраны), и торможение (локальная гиперполяризация) в зависимости от типа, состояния и числа рецепторов на мембранах чувствительных нейронов. Указанная способность таких передатчиков определяется наличием множественных подтипов специфических рецепторов и плотностью их распределения на мембране восприимчивых нейронов. Количество рецепторов в значительной мере зависит от функционального состояния контактирующих с ними нейронов и предопределенной компараторной функцией этих нейронов, ответственных за выполняемую задачу в рамках определенной локальной нейрональной сети. Участие моноаминергической передачи играет роль в функционировании генетически детерминированных модулей/нейрональных сетей и соответствующих новых образований, необходимых для реализации высших функций мозга.

Для большинства передатчиков в ЦНС определены различные типы рецепторов, которые за счет изменения деятельности ионных каналов (через химио- или метаболотропные рецепторы) определяют направление анионно-катионного транспорта, что изменяет функциональное состояние нейронов в сторону гипер- или деполяризации. Несомненно, все эти процессы связаны с большим числом нейрохимических реакций, протекающих в самой клетке при участии вторичных и третичных посредников, транслирующих внешние стимулы на уровень регуляции внутриклеточного метаболизма (синтез белковых молекул ферментов, рецепторов, изменение метаболизма фосфолипидов, ионных каналов и т.д., систем, регулирующих уровень компараторности нейрона уже изнутри). Однако, с точки зрения механизма генерации и проведения импульса (уровень изменения возбудимости), любой другой медиатор аналогичным физиологическим действием (возбуждая или подавляя тот же нейрон) отчасти может «подменить» моноамины, выпавшие из процесса передачи сигнала в отдельных нейронах или даже переопределить физиологическую активность «запасных» модулей для компенсации функции выпавшего звена передачи сигнала между клетками или локальными сетями (пластичность/компенсаторные механизмы мозга). В наибольшей степени эти процессы могут задействоваться на уровне сетей с высшей модульной организацией, где число нейромодуляторов представлено максимально и пластические процессы идут наиболее интенсивно (ассоциативные зоны коры и лимбические структуры).

Наряду с пластичностью, которая во многом определяется функциональной работой гибких звеньев регуляции (механизмы модульной пластичности), механизмы генетически предопределенной деятельности мозга предполагают наличие сетей эндогенных осцилляторов, которые выполняют роль не только поддержания тонуса системных процессов в мозге, но и координируют множество взаимодействующих процессов друг с другом. Вероятно, роль подобных осцилляторных сетей является ключевым звеном осуществления индивидуальной деятельности мозга [21]. Даже при полной сохранности осевых деталей всей системы, рассогласование в их работе может иметь критическое значение для выполнения функции органа в целом. Трудно заменить или компенсировать сниженную активность ергических клеток на уровне их скоплений в продолговатом, среднем промежуточном мозге и сравнительно легче — в высших регионах мозга (больше число стандартных модулей, богаче химическая организация их деятельности).

Помимо упомянутых моноаминов, к настоящему времени известно около сотни эндогенных веществ, претендующих на роль модуляторов ЦНС. Они способны изменять состояние активности нейронов в рамках только локальных нейрональных сетей и это может являться еще одним механизмом функциональной пластичности модульной активности.

Моноаминам, скорее всего, принадлежит значимая для высших функций осевая структура регуляторной деятельности (нейрохимический скелет, «жесткие звенья» регуляции базовых нейрохимических процессов). Менее значимая (для регуляции качества базовой психической активности) в развитии определенного психического состояния структура принадлежит медиаторам активации/торможения, имеющим в основном диффузное распределение в регионах мозга. Роль таких медиаторов сводится к их универсальной узкоспециализированной способности вызывать де- или гиперполяризацию большинства клеток в любых регионах неспецифически относительно детерминированных сигналов. Эти функции усиления или ослабления реакции возбудимости нейронов, получающих специфический афферентный вход, неспецифически модулируются изменением входящего обусловленного сигнала на уровне пост- или пресинаптической регуляции (повышает или снижает порог восприятия нейроном специфического сигнала за счет дополнительного гипер- или деполяризующего воздействия на пре- или постсинаптическое окончание). К медиаторам подобного типа относятся ГАМК, возбуждающие аминокислоты и, может быть, ацетилхолин. Все нейроны, содержащие эти медиаторы в ЦНС, имеют мощное представительство в лице вставочных нейронов, осуществляющих функции дополнительного неспецифического усиления или торможения афферентного потока поступающей импульсации.

Модульная организация работы ЦНС предполагает практически полное отсутствие специфичности (по крайней мере, в коре больших полушарий) между отдельными полями. Некоторые исследователи [22] полагают, что отсутствие такой модульной специфичности может являться одним из факторов высокой пластичности мозга. В случае выпадения или повреждения некоторых модулей перераспределяется и реорганизуется работа между нейронами и нейрональными сетями, компенсируя деятельность «выпавших» модулей их «двойниками». Однако выпадение ергических нейронов (например, при нейродегенеративных процессах) может в значительной степени отразиться на работе органа в целом (при полном выключении в работающем модуле какого-либо медиатора даже высочайшая чувствительность к нему «детерминированной по химии» клетки не заставит ее работать, как положено). Особенно критично это для организации активности в низких слоях (количество модулей, в том числе и взаимозаменяемых, там, несомненно, меньше, чем в этажах высокой организации). Вероятно, с этим может быть связана и высокая уязвимость начальных и конечных этапов формирования системного ответа на уровне сенсорного восприятия и развития моторных актов. Чем меньше специализированных нейронов, тем выше уязвимость функции при их потере.

Все сказанное в известной мере накладывает определенные ограничения при проведении фармакологической коррекции нарушений и лечении психической патологии. Возможности терапии патологических состояний ограничиваются созданием «нейрохимического лекарственного» метаболизма (изменение функционирования нейрохимических систем мозга и происходящая адаптационная динамика изменения чувствительности нейронов под действием препаратов), т.е. перенастройкой всей нейрональной модульной организации, необходимой для выполнения детерминированных поведенческих программ.

По мнению психиатров, основными мишенями при действии психотропных препаратов являются симптомы, которые составляют основную базу психопатологических изменений, имеющих отношение прежде всего к идеаторной (семантическая) составляющей поведения. Модульная реорганизация по мере течения патологического процесса или под влиянием фармакологических препаратов, изменяя психопатологическую картину болезни, может привести к изменению диагноза в ходе синдромокинеза.

Если тревога — это по сути неспецифическая реакция, отражающая напряжение ЦНС, закреплена в модульной активности нейронов филогенетически, то идеаторные процессы в жизни человека имеют первостепенное значение. Они способны модифицировать все филогенетически детерминированные реакции. Возможности влияния на них с помощью фармакологии весьма ограничены из-за непредсказуемости нейрохимической модуляции, приводящей к изменению взаимодействия между нейронами, формирующими отдельные модули, участвующие в развитии этих процессов. Фармакологическое вмешательство в подобной ситуации отражает полиномиальный характер реорганизации модульной активности неизвестного направления в высших отделах и достаточно предсказуемый — в нижележащих.

Нейрохимическая парадигма действия психотропных препаратов сообразуется с представлениями о ведущей роли моноаминов как осевых медиаторов («жесткие звенья» детерминированной регуляции). Модуляция активности этих систем психоактивными средствами будет сказываться прежде всего на генетически предопределенных программах поведения эволюционно низкого уровня, имеющих филогенетические предопределенные корни развития, но «клинически раскрашенные» малоизвестной реорганизацией работы модулей высшего порядка. И вместе с тем непредсказуем характер изменений течения нейрохимических реакций, определяющих развитие психической патологии в связи с индивидуальными чертами поведенческого статуса (формы индивидуально наследуемых семейных реакций и «обученного» средовыми факторами поведения). Стремление фармакологически корректировать психопатологическую симптоматику по сути формирует «прокрустово ложе», отсекая высшие психические функции индивида (унификация личности). Вероятно, подобное имеет место при развитии шизофренического дефекта.

Среди генетически детерминированных реакций, отвечающих за формирование базовых (витальные) поведенческих функций, могут присутствовать фрагменты атавистических реакций и рудиментарного поведения. К примеру, вегетативные реакции, тесно связанные с состоянием высших психических способностей, включают и вегетативные программы отправления естественных потребностей, которые в процессе филогенеза получили частичный контроль со стороны ЦНС, что отражает эволюцию высших функций человека, выводя ее на более высокие механизмы организации. Однако поражение отдельных модулей нейрональных сетей при ограничении пластических способностей на уровне высшей горизонтальной организации модульной активности вынуждает систему работать на уровне более низких возможностей, поддерживая по большей части филогенетически закрепленные программы функционирования мозговой деятельности и вегетативные функции на более низких уровнях.

Из сказанного вытекает вопрос: «Нуждаются ли в подавлении рудиментарные и атавистические формы поведения низкого уровня за счет развития непредсказуемых реакций, обусловленных «спонтанным» изменением активности модулей высшего порядка»? Если атавизмы и рудиментарные формы преобладают в поведении, формируя большую часть клинической картины, то течение заболевания, несомненно, крайне неблагоприятно по своему исходу. Однако если они представлены лишь отдельными атавизмами и абортивными формами поведения, то в плане дальнейшего прогноза течения заболевания терапевтическая ситуация неоднозначна. Видимо, применение фармакотерапевтического пособия в подобной ситуации должно быть в значительной степени дифференцированным и соизмеримым с качеством и числом индивидуальных личностных особенностей пограничного характера, имеющихся в преморбидном периоде и ранних стадиях заболевания. Если психическое расстройство развилось на благоприятном фоне, то подавление таких форм патологического поведения низкого уровня может оказаться излишним, поскольку в перспективе, скорее всего, будет формироваться вариант функционирования личности de novo (что, безусловно, неблагоприятно скажется на социальных отношениях пациента при выходе в состояние ремиссии). Подбор терапии в этом случае будет крайне длительным, что осложняется низкой комплаентностью пациентов.

Если значительная отягощенность личности подобными «патологическими» включениями имела место в премобидном периоде, уже определяя социальные трудности, то использование мощного фармакологического воздействия будет более желательным. В то же время если эти черты характера, обусловленные активностью соответствующей модульной организации, устойчивы, то вероятность возврата к ним достаточно велика, а потери в большей мере коснутся адаптационных систем организации мозговой активности, что потребует специфической реабилитации и переобучения модульного функционирования. В таком понимании развития патологических состояний значительный интерес представляет концепция, предложенная А.Г. Нарышкиным и соавт. [23]. Он предположил возможность восстановления активности нейрональной модульной активности за счет высвобождения части афферентных входов на нейронах коры мозга после повреждения вестибулярного аппарата. Снижение синаптического давления со стороны этого сенсорного входа увеличивает компенсаторные возможности модульной реорганизации.

Например, кататоническое возбуждение в структуре психического заболевания настраивает врача на известную тяжесть и неблагоприятное течение. С другой стороны, если это филогенетический атавизм, то появление данного симптома только указывает на сохранность функционирования нейрональных сетей более низкого уровня и декомпенсацию только верхних этажей модульного взаимодействия. Фармакотерапевтическое подавление кататонических симптомов может снизить их проявление в клинической картине болезни, но, несомненно, затронет и верхние этажи функционирования мозга, причем и тех модулей, которые отвечают за индивидуальные личностные характеристики. Иными словами, применяя соответствующие препараты, запускается новый процесс полиномиальной модульной перестройки de facto на уровне всех мозговых систем. Можно ли при таком подходе сохранить или оставить интактными присущие индивидуальные черты личности преморбидного периода? Если допустить, что индивидуальность семейных черт — это доминантная характеристика личности, то возвращение к прежнему состоянию достижимо. Однако нужно ли это в тех условиях, когда причина и факторы развития патологии не установлены? Особую остроту проблема приобретает в педиатрической практике.

Ранее опубликованная нами [24] классификация психотропных препаратов не учитывает очень важные характеристики их фармакодинамики — избирательность и «мощность» действия (аффинитет связывания с молекулами-мишенями) на нейрохимические мишени. Препараты высокоизбирательного действия на отдельные нейрохимические мишени могут быть использованы в качестве своеобразных индикаторов предикции качества развития психотропного терапевтического воздействия. Однако индивидуализация терапии при подобном подходе является очень длительным процессом подбора «индивидуально-адекватного препарата».

Препараты с широким фармакодинамическим спектром нейрохимического влияния (причем степень связывания препарата с мишенями, помимо главной, уже не имеет существенного значения) оказывают диффузное действие, вмешиваясь в большей мере в состояние межмедиаторных взаимодействий, и могут вызывать диссоциативные изменения в структуре активности всех модульных систем, участвующих в организации не только терапевтического действия, но и «естественных индивидуальных форм поведения», приводя в дальнейшем к общей престройке всех функциональных систем мозга. Это в известной мере должно ограничивать применение подобных препаратов на современном этапе развития психофармакологии. Однако общая тенденция указывает на то, что разрабатываются препараты как раз широкого спектра нейрохимического действия, но при этом низкопотентного свойства. Появление таких средств в практике терапии нельзя признать удачным. С одной стороны, невысокая потентность практически исключает их участие в терапии острых нарушений, а с другой — в случае «неожиданного результата» ограничивает понимание его развития. По сути препараты широкого нейрохимического действия в известной мере моделируют ситуацию полипрагмазии, характерную для практики лечения в 60—80-х годах прошлого века [25]. Отличия лишь в том, что непредсказуемые изменения психического состояния, возникающие при множественном нейрохимическом действии на мишени, достигаются не «числом» таблеток, а множественным фармакодинамическим действием подобных препаратов, что в итоге может позволить достигнуть желаемого эффекта, но при отсутствии понимания его развития. Учитывая хронически прогредиентный характер течения большинства психических нарушений, это может быть и не столь важно (на каждом этапе течения заболевания нейрохимия мозга изменяется), но сводит процесс фармакотерапии к хаотичной, случайной и патогенетически малообоснованной стратегии лечения.

Безусловно, выбор фармакотерапевтических стратегий, строящихся на фармакодинамическом действии препаратов при лечении психических расстройств должен определяться психиатром на основании тщательного клинического анализа психопатологической структуры заболевания (особенно при учете генетического фактора, онтогенетических параметров формирования патологии, появлении и исчезновении поведенческих атавизмов и рудиментов в ходе развития). Однако вместе с тем такой выбор должен основываться на принципе «минимизирующего контролируемого действия» в отношении индивидуальных личностных форм поведения, если последние не выходят за рамки допустимых норм этики и морали. Грубые расстройства, безусловно требуют массированного терапевтического воздействия, корригирующего все психопатологические проявления заболевания. Впрочем, все сказанное требует более глубоких исследований на стыке изучения механизмов нейропсихологической и нейрофизиологической деятельности нейронов в малых группах с выделением генетически детерминированных модулей, ориентированных на определенную функцию и располагающих значительными пластическими способностями. Другой важнейшей составляющей этих исследований является изучение нейрохимических механизмов взаимодействия между отдельными клетками в таких группах нейронов при фармакологическом воздействии и в условиях стабилизации активности модуля.

Конфликт интересов отсутствует.