Интервью с Львом Андреевичем Ашрафяном

– Лев Андреевич, чем обусловлен ваш приход в медицину?

– В детстве меня окружали медики – друзья моих родителей, однополчане отца, и я видел, с каким уважением все относились к этим людям. Они были практически моими кумирами. И очень хотелось хоть в чем-то быть на них похожим.

– Так ли вы себе представляли свою будущую работу или это – результат долгих поисков и неожиданных открытий?

– Все произошло абсолютно спонтанно. Вообще-то я хотел быть хирургом. С третьего курса института ходил на срочные дежурства в больницу, которая оказывала экстренную помощь. Ходил практически каждую неделю, а порой и несколько раз в неделю. Иногда мне удавалось ассистировать во время операций. В ночное время всегда не хватало рук. И меня брали в качестве ассистента, подержать зеркала и т. п. А в конце третьего курса даже доверили сделать аппендэктомию.

Оказалось, что это как наркотик; раз ты уже вошел в хирургию, то уйти оттуда в терапевты не очень логично.

Я собирался продолжать этот путь, но в интернатуре не было места, поэтому решил идти в ту профессию, где есть хоть какая-то хирургия. Такой профессией оказалась гинекология.

А когда я окончил институт, то по распределению попал туда, где на тот момент не оказалось ставки акушера-гинеколога. Это дало возможность получить освобождение от распределения. Мне дали открепительный талон, и я уехал в родной город Батуми с намерением работать акушером-гинекологом. Но там тоже не нашлось для меня места. И вдруг поступило предложение из онкологического диспансера занять должность онкогинеколога. Это показалось интересным, и я не ошибся. Там мне посчастливилось работать под началом заведующего отделением, кандидатом медицинских наук Цуладзе Гелой Кандидовичем, который окончил аспирантуру в Москве в Центре онкологии имени Н. Н. Блохина (тогда – Онкологический научный центр). Через год он посоветовал мне перебираться в Москву, где были, конечно же, другие масштабы и перспективы. В столице меня поддержали друзья Гелы Кандидовича (известный химиотерапевт Возный Эдуард Кузьмич и другие) и я оказался в Московском научно-исследовательском онкологическом институте им. П. А. Герцена. Вот так началась моя жизнь в онкогинекологии.

– Надо же, какая цепь совпадений, которые привели к такому прекрасному результату!

– Не знаю насчет прекрасного, но результат таков, что в итоге я свою жизнь посвятил онкогинекологии.

– Вы получили образование в Ставропольском государственном мединституте (теперь – университете). Кто из педагогов оказал на вас наибольшее влияние?

– В первую очередь, преподаватель по патофизиологии профессор Владимир Алексеевич Шатохин, который всем студентам «привил бациллу» поиска, патогенеза, стремления докапываться до сути заболевания. И вторым моим учителем в студенческие годы стал академик Ипполит Васильевич Давыдовский, которого на тот момент уже не было на этом свете, но совершенно случайно в медицинской библиотеке я взял в руки его книгу «Проблемы причинности в медицине», и она так меня увлекла, что я стал читать все, что написал Ипполит Васильевич. И несмотря на то что мы даже не были знакомы, я считаю его одним из моих очень важных учителей.

– А в институте Герцена кто вас поддержал и чему научил?

– Поддержали многие, потому что коллектив был профессиональный, внимательный и доброжелательный. Я до сих пор храню теплые воспоминания практически обо всех, с кем пришлось работать. Все были людьми изумительными. С некоторыми до сих пор поддерживаю отношения, дружу.

И главная моя бесконечная благодарность и любовь – моему педагогу, учителю, наставнику – профессору Шуваевой Наталье Ивановне, руководителю онкогинекологического отделения.

Институт Герцена стал моей второй альма-матер, где я получил настоящую путевку в профессию.

– В течение многих лет вы занимаетесь вопросами профилактики и ранней диагностики рака репродуктивных органов. Насколько изменилась ситуация и с профилактикой, и с диагностикой за это время?

– Ситуация мало изменилась как с профилактикой, так и с диагностикой. Почему? Потому что профилактика осталась практически на том же уровне. Хотя еще в 40-е годы основатель Ленинградской онкологической школы Николай Николаевич Петров говорил: «Мы так много знаем о злокачественном процессе, что пора переводить наши усилия на рельсы профилактики». Вот мы до сих пор переводим на эти рельсы, и никак не переведем. Что мешает? Так выстроена, к сожалению, система. Онкологи ведь сами не занимаются профилактикой. Профилактикой должны заниматься врачи первого уровня. А они погружены в свою банальную каждодневную работу в рамках должностных обязанностей, которая требует много времени и усилий, и на профилактику сил уже не остается.

И потом, что такое профилактика? Когда ты здоровому человеку говоришь, что надо сделать то-то, то-то и то-то, чтобы не заболеть? Понимаете? Будет ли этот здоровый человек слушать и делать то, что ему предлагают?

Только когда человек заболевает, он начинает беспокоиться и метаться, искать, как ему избавиться от болезни. А когда никакой болезни нет, он убежден, что вряд ли эта проблема его коснется.

И ранняя диагностика, опять же, реализуется на уровне первичного звена. А диспансеризация, к сожалению, не позволяет в полном объеме выявлять различные варианты злокачественных опухолей. Она диагностирует только какую-то часть, где могут успешно работать методы раннего выявления, а все остальное, в общем-то, уходит в последующие запущенные стадии заболевания.

– Что же нужно сделать, чтобы диагностика была более всеобъемлющей?

– В первую очередь, человек должен быть чем-то мотивирован. Возможно, следует закрепить законом следующую норму: если гражданин, обязанный проходить определенные профилактические процедуры, сознательно уклоняется от них, то впоследствии, заболев болезнью, которую можно было выявить заранее в рамках программы диспансеризации, он должен самостоятельно оплачивать свое лечение. А поскольку такой мотивации нет, мы будем иметь очень много запущенных стадий.

– Как интересно! Всюду говорят, что у нас ситуация, благодаря ранней диагностике, улучшается…

– Одними из самых главных критериев профилактики и ранней диагностики являются показатели заболеваемости и смертности. Заболеваемость у нас растет. Смертность у нас не падает.

– Что повлекла за собой разработанная вами концепция микроинвазивного рака тела матки? На что повлияла?

– Вот один пример того, как сегодня медицина реализует какие-то новые идеи, которые в принципе помогают достаточно адресно, адекватно лечить больных, в частности, раком матки. Концепция микроинвазивного процесса позволяет более дифференцированно формировать объемы лечебных мероприятий при этой форме злокачественного процесса и у большей части больных избегать обширных хирургических вмешательств, которые зачастую ухудшают качество жизни женщины. Мы в своем исследовании дали понятие микроинвазивного процесса с точки зрения его клинических, диагностических (ультразвуковых и рентгенологических), патоморфологических позиций. Сегодня наши концептуальные размышления подкреплены молекулярно-генетическими исследованиями, где уже на уровне молекулярной биологии обозначены различия онкологического процесса даже на этапе начального рака.

Вот мы об этом говорили еще в конце 80-х годов. И предложили свою классификацию рака матки, которая позволяет более адресно, более четко дифференцировать эту форму онкологического процесса и определять вариант лечения.

– Неизбежный вопрос: почему возникла потребность в создании Института онкогинекологии и маммологии, который вы возглавляете?

– Современная онкогинекология, равно как и маммология, первоначально формируются и развиваются в сфере профессиональной деятельности акушеров-гинекологов. Но акушеры-гинекологи в течение долгого времени, начиная с 30-х годов, были дистанцированы от онкологии. И с точки зрения образовательной, и с точки зрения последующей профессиональной деятельности.

Онкология – специальность, которая требует огромного количества знаний в различных направлениях медицинской науки. К сожалению, акушеры-гинекологи в силу специфики своей подготовки были лишены возможности получить эти знания. Поэтому стало необходимо прийти к акушерам-гинекологам и объяснить им онкологические принципы, понятия, законы и т. п.

Это первый момент. Второй момент: возросло число молодых онкологических больных, которые либо не реализовали свою репродуктивную функцию, либо у которых диагностировано заболевание в период беременности. Таким образом, востребованным стал симбиоз онкологии, гинекологии и акушерства. Когда эти специалисты дистанцированы, конечный эффект лечения с учетом их будущих репродуктивных перспектив менее значителен, чем тогда, когда они находятся рядом друг с другом и имеют возможность обсудить ситуацию, дискутировать и принять оптимальное решение.

И третий момент: такое общение дает возможность и онкологам повысить свою квалификацию в областях акушерства, гинекологии и современных методов репродукции, которые развиваются семимильными шагами.

Сегодня большое количество молодых женщин, прошедших лечение онкологического заболевания, обращаются к репродуктологам, акушерам-гинекологам с настойчивой просьбой помочь им стать мамами. И вот здесь важно понимать, кому можно помочь, а у кого есть прямые противопоказания для репродукции, поскольку она может привести к дальнейшему прогрессированию онкологического процесса. Важно отметить, что множество факторов требуют тесного взаимодействия врачей различных специальностей.

По сути дела, мы возвращаемся к истокам, заложенным еще в XVIII–XIX веках, когда гинеколог одновременно решал и проблемы онкологии, если они возникали, и проблемы, связанные с беременностью.

– А какие есть возможности родить ребенка у пациенток, которые болеют?

– Сегодня, прежде чем отправлять молодую женщину, которая, по несчастью, заболела раком, на специальное лечение (противоопухолевую терапию), онколог должен позаботиться о том, чтобы она сдала свой здоровый репродуктивный материал. К сожалению, большинство онкологов начинают лечить сразу же. А современная химиотерапия, лучевая терапия неблагоприятно сказываются на фолликулярном резерве, что, в общем-то, чревато последующими большими проблемами с репродукцией, вплоть до невозможности ее реализовать за счет собственных ооцитов. Поэтому наша образовательная миссия состоит в том, чтобы переориентировать онкологов решать эти вопросы до начала специального лечения, посоветовавшись с репродуктологами. Если следовать этим рекомендациям, будущая репродукция вполне реальна.

Мы дали возможность современному поколению акушеров-гинекологов и онкологов понять, что такое эпигенетика в онкологии. Без чего невозможно сегодня решать практически ни одну задачу, и не только в онкологии. Эпигенетика – это та часть биологии человека, которая определяет его настоящую и будущую судьбу.

Мы повысили знания акушеров-гинекологов в отношении онкологии, дали им ту элементарную минимальную информацию, без которой эти специалисты не могут правильно ориентироваться, если сталкиваются с онкологическим больным. То есть мы сблизили позиции и знания акушеров-гинекологов и онкогинекологов.

Успехом является и возможность реализации лекарственной профилактики рака молочной железы и рака шейки матки.

Любой новый метод в медицине всегда тяжело внедряется. От момента появления какого-то препарата до момента, когда он становится частью клинической рекомендации или частью профессиональной методологии, проходит 15, а то и 25 лет. Нам удалось за более короткое время внедрить препараты, которые работают в зоне эпигенетики и которые эффективно препятствуют развитию рака молочной железы и рака шейки матки.

– В 2022 году в составе группы ученых вы были удостоены Государственной премии Российской Федерации. Расскажите, пожалуйста, какие достижения отмечены столь высокой наградой?

– Формулировка звучит так: за цикл фундаментальных и прикладных работ по разработке и внедрению в практику перинатологии, онкологии и репродуктивной медицины персонифицированных методов диагностики, профилактики и терапии. То есть это и вклад в профилактику, и работа в области клеточной терапии. К сожалению, клеточная терапия до сих пор остается под негласным запретом, окруженная мистическими представлениями о возможных этически сомнительных эффектах в отношении человека и др. На самом деле эта терапия позволяет нам достаточно эффективно корректировать различные врожденные нарушения и пороки, вытаскивать совершенно безнадежных детей из трудных клинических ситуаций.

Кроме того, премией отмечены и наши генетические исследования новорожденных.

– Какие основополагающие профессиональные и человеческие качества вы передаете новому поколению специалистов?

– Новое поколение – это поколение, которое имеет своеобразную психологию, этику, воспитание. Сложно ему дать то, что я взял из середины XX века и несу в себе сегодня в XXI век. Молодежь совершенно другая: иные цели, жизненные критерии, определяющие правильно-неправильно, добро и зло и так далее. Но я думаю, что такие вещи, как порядочность, такие принципы, как вера, по-прежнему являются основополагающими, корневыми.

Что же касается нашей работы – в онкологии, особенно в хирургии, нельзя что-то скрывать. Нельзя лукавить. Потому что это все оборачивается впоследствии определенными осложнениями или порой утратой жизни, человеческой жизни. Поэтому человек должен быть максимально честным. И это основная суть деятельности, особенно доктора. Ну и, конечно, не обойтись без любви. Человек должен любить свою профессию, он должен любить своих родителей, он должен любить своих друзей, коллег и больных.

– Однажды вы заметили: «Онкология – профессия творческая. Здесь воедино сплелись знания, сомнения, опыт, терпение, милосердие, отчаяние, любовь и вера. Здесь каждый день идет поиск, познание, стремление все сделать максимально верно и эффективно». Это можно назвать жизненным девизом?

– Да, это – мой жизненный девиз, потому что не бывает одинаковых онкологических больных. Я очень боюсь людей, которые уверенно и быстро ставят какой-то диагноз или определяют какое-то лечение. Между тем, даже имея опыт и знание, ты рискуешь столкнуться с тем, что до этого момента тебе было неизвестно или с чем ты не сталкивался. Поэтому нужно все время быть в напряжении, начеку, все время сомневаться. Сомнение – это очень хорошая вещь, оно дает возможность человеку. Как говорил еще один мой замечательный учитель в профессии профессор Бохман Ян Владимирович, «семь раз отмерь и не режь». Вот по этому принципу мы и живем. И намерены идти дальше по жизни с тем, что дали наши учителя и что диктует наш опыт, для того, чтобы приносить пользу людям.