Интервью с Ильей Вадимовичем Егоровым

– Илья Вадимович, правда ли, что стать медиком вас благословил прадед?

– Я двадцатый медик в роду. Династия начиналась с достаточно известного в России в первой половине XX века терапевта – профессора Сергея Николаевича Синельникова. Меня часто спрашивают, не правнук ли я того Синельникова, который выпустил «Атлас анатомии человека». Нет. Рафаил Давидович Синельников руководил кафедрой анатомии в Харьковском медицинском институте, а мой прадед, Сергей Николаевич Синельников, руководил кафедрой пропедевтики внутренних болезней в том же Харьковском медицинском институте. Они были хорошо знакомы, но никаких родственных связей не имели.

Прадед был замечательным клиницистом – doctor universalis. Он прошел через Гражданскую войну, был земским врачом. И когда я читал Булгакова, внутренне себе представлял именно моего прадеда. У него была большая частная практика, но при этом он ставил профессию превыше всего на свете – превыше денег и любых материальных благ. Его афоризмы, шутки, случаи из жизни повторялись в моем детстве не раз. Последнего пациента он принял в 92 года, будучи уже очень больным, практически умирающим. И вылечил его!

И, честно говоря, даже не знаю, легенда это или нет, но бабушка, которая, собственно, меня воспитала и сделала врачом, таинственно и торжественно рассказывая эту историю, настаивала на ее правдивости. Я родился в 72-м, и меня принесли к прадеду, совсем еще крошечного и верещащего, за несколько месяцев до его смерти. Профессор положил руку мне на голову и что-то начал шептать. Кто знает, может, это и было какое-то благословение. Не то чтобы он передавал мне что-то, потому что я наверняка и на четверть не достиг его профессионализма. Но, возможно, какое-то напутствие получил в тот момент.

– У вашей семьи вообще замечательное генеалогическое древо. Расскажите, пожалуйста, и о других предках.

– Что правда, то правда. Мог бы выделить еще несколько человек, которые были столпами не только в семейной истории, но и в истории моей любимой страны. Первый из них – прапрадед, Николай Николаевич Синельников, отец того самого профессора-врача. Он был очень известным театральным режиссером, одним из патриархов так называемого провинциального театра.

Существовали московские и петербургские императорские театры. А подавляющее большинство театров, как и сегодня, находилось в губернских городах.

При этом не так много провинциальных режиссеров стали звездами первой величины. Но когда Советом народных комиссаров было утверждено звание «Народный артист Республики», первыми, кому оно было присвоено, стали Шаляпин, Собинов, Комиссаржевская, Станиславский, Немирович-Данченко и Синельников. То есть он действительно был знаковой фигурой.

Николай Николаевич работал в Харькове и, собственно, создал главную труппу Харьковского театра. Его пригласил в Москву, заключив контракт на 10 лет, очень известный антрепренер Федор Адамович Корш. Театр Корша находился в самом центре Москвы (сейчас в этом здании – Театр Наций) и в то время был не особенно известен и популярен. Но Николай Николаевич Синельников в течение 10 лет вывел его в лучшие театры России. После заключения договора с Коршем Николай Николаевич вместе с семьей переехал из Харькова в центр Москвы. Они жили в одном доме с «дядюшкой Гиляем» – известным писателем, москвоведом Владимиром Алексеевичем Гиляровским, и были с ним в неплохих отношениях. Но за 10 лет создания «звездного театра» Николай Николаевич очень устал, поскольку политика у Корша была абсолютно «соковыжимательная». Поэтому, как только десятилетний контракт закончился, он мгновенно собрался и умчался с семьей обратно в Харьков. Я подарил руководителю Театра Наций Евгению Миронову фотографию прапрадеда, поскольку считаю, что Николай Николаевич Синельников был первым прославленным художественным руководителем этого театра, а Миронов стал вторым, не менее прославленным.

Профессор С.Н. Синельников

Вторая знаковая фигура в нашей семье – мой дед, один из виднейших психологов не только в СССР, но, может быть, и в мире, член ЮНЕСКО, академик, создатель и президент Академии образования, – Артур Владимирович Петровский.

Академик А.В. Петровский

Дед и бабушка – люди, у которых проходило наше детство: родители работали, а мы с сестрой – что из детского сада, что из школы – каждый день оказывались в квартире у Петровских. И дед с бабушкой сыграли глобальную роль в моем становлении. Он объяснял мне, «что такое хорошо и что такое плохо»; а уже позже, когда я стал отцом, говорил, что надо создать систему нравственных координат, в которой ребенок формируется как личность.

У нас в семье никогда не было того идиотского либерализма в отношении воспитания детей, который мы наблюдаем сейчас. Я считаю, что подобный подход абсолютно деструктивен. Пресловутая «свобода личности ребенка», стремление ни в чем не ущемить, не ограничить дитятко порождают избалованных, разболтанных, хамских, не приспособленных к жизни, не знающих границ и элементарных правил поведения людей. А у нас воспитание было, скажем так, разумно строгим. Кого-то это покоробит, но основополагающий принцип – «мир – для взрослых людей». Дети не должны быть в семье главенствующими, эдакими маленькими деспотичными божками.

Дед очень дружил с Роланом Быковым, был научным консультантом фильма «Чучело». И в немалой мере способствовал тому, чтобы этот фильм оказался на экране.

Ну и, наконец, фигура, которую, конечно, я не могу обойти,– мой отец, Вадим Владимирович Егоров, человек очень талантливый и во многом повлиявший на мое формирование.

– Так получилось, что много лет назад познакомилась с вашим отцом, замечательным бардом Вадимом Егоровым. Его песни мы исполняли на своих КСП-шных концертах, и несколько раз приглашали Вадима Владимировича в гости. Общение с ним доставило огромное удовольствие, все выступления прошли на ура. Какое, должно быть, счастье расти в среде поэзии и музыки…

– Как вам сказать… Папа никогда не включался в нашу жизнь, в наше с сестрой воспитание. Но есть такое понятие как «воспитание контекстом». Бывает, что родитель напрямую объясняет ребенку все на свете. Но есть и другой вариант, когда кто-то из родителей создает некую атмосферу и дети воспитываются внутри нее. С отцом связана та атмосфера творчества, которая была в нашем доме. Постоянно звучала очень хорошая эстрадная музыка. Хотя отец окончил музыкальную школу и хорошо знает классику, он увлекался песнями, которые и сегодня являются золотым фондом мировой эстрадной музыки: Эдит Пиаф, Мирей Матье, Хулио Иглесиас, Шарль Азнавур, Далида, АВВА, Джо Дассен. Сейчас молодежь эти имена нередко не знает, а ведь такая музыка не устаревает, остается великолепной и зачастую просто недостижимой для современных исполнителей и певцов.

Поэт и бард Вадим Егоров

Кроме того, отец – человек, пишущий стихи и песни. И вокруг него были такие же талантливые люди. Бывая в доме своего деда, я долго думал, что все люди – академики, потому что, когда кто-то приходил, я спрашивал у бабушки: кто это? Она отвечала: академик Леонтьев, или академик Запорожец, или академик Зинченко и так далее.

А с отцом ситуация иная. Конечно, среди его друзей были и очень далекие от поэтического творчества, но для меня все те люди, которые сегодня являются классиками авторской песни, были «дядями и тетями»: Татьяна и Сергей Никитины, Александр Суханов, Александр Городницкий… Общение с ними сформировало мой поэтический вкус.

Хотя, надо сказать, отец сыграл и некую деструктивную роль в моей «творческой жизни», отсоветовав писать стихи. Я к нему прислушался и, в общем-то, отказался от «сочинительства», но периодически какие-то стихи все же появлялись. Их я опубликовал у себя на сайте. И вдруг позвонил отец, с восторгом отозвался о моих стихах и высказал недоумение, почему я их ему не показываю! Аналогичная история произошла с пением. Услышав мои первые опыты, он попросил маму (сам почему-то не стал, посчитав, что мама сделает это менее травмирующе) объяснить, что у меня нет ни слуха, ни голоса, ни чувства ритма, что однажды меня поднимут на смех и т.д. и т.п. Мама все это мне сказала, но… через 20 лет, когда я уже поставил голос, развил не только слух, но и (как утверждают некоторые музыканты) вокальные навыки.

Что касается песен отца – я их очень люблю. Считаю своего отца одним из самых сильных лириков конца XX – начала XXI века. Его стихи блистательны. И тем, кто будет читать это интервью в журнале, достаточно набрать в интернете «Вадим Егоров, стихи», чтобы открыть для себя такого поэта. Это поэзия высочайшего уровня. И песни у него тоже изумительные.

– Что главное вы вынесли из учебы в институте?

– Честно сказать, не институт, а медицинское училище стало моим главным «университетом» в профессии. Эти три года, которые пришлись на «перестройку», были очень сильными. У меня из института толком не осталось друзей. А со многими, с кем общался в медучилище, мы «хронически» дружим. И практически каждый из преподавателей остался в памяти.

При этом считаю, что самая главная учеба происходит после института. Благодаря тем врачам, на которых мы свалились «щенками, не умеющими плавать» и которые вложились в нас, хотя это было для них лишней работой. Они нам дали намного больше, чем иные кафедралы.

И конечно, нашими «учебниками» являются пациенты. Действительно, важно поставить диагноз и назначить лечение. Но с пациентами ты учишься чему-то куда большему. Сопереживать, видеть за болезнью живого человека.

Некоторые знакомые предостерегали: не следует переживать за каждого, ты быстро себя растратишь. Я осознал с годами другое: не надо выносить «сострадание» из кабинета. Заканчивается рабочий день, и ты встряхиваешься и живешь своей жизнью. Но здесь и сейчас, когда перед тобой страдающий человек, невозможно не сочувствовать ему, иначе ты просто не приспособлен к данной работе. То есть в любом случае необходимо настраиваться на волну пациента и входить с ним в какую-то единую вибрацию. И только тогда можно ему помочь. Но после того, как этот пациент вышел из кабинета, нужно заниматься следующим пациентом, жить другой историей.

– Ректор Санкт-Петербургского медико-социального института профессор Борис Ильич Шулутко, к сожалению, ушедший от нас несколько лет назад, в беседе со мной назвал вас одним из самых активных пропагандистов медицинских знаний в стране. Что побудило вас заняться этой деятельностью?

– На третьем курсе я купил двухтомник «Внутренние болезни» под редакцией Шулутко. Скажу, как есть: это был единственный учебник в нашей стране, первый за историю советского и российского государства, который был написан… эмоционально. И читать его было невероятно интересно. Конечно, начал искать, что еще можно купить этого автора, и выяснилось, что все его самые глубоко научные книги (и по болезням печени, и по патологии почек, и по артериальной гипертензии) написаны так же – живо, ярко, эмоционально. За каждой строчкой стоял неравнодушный, болеющий за свою профессию, за свое дело человек.

Он стал моим кумиром (хотя и предостерегают – не сотвори себе кумира) в профессии. Я считал, что это некая далекая путеводная звезда, до которой никогда не дотянуться. Он жил в Петербурге, я – в Москве. И когда начал преподавать, только самые близкие друзья знали, что в этой деятельности я хотел быть таким же, как он. Сегодня, если и достиг определенного уровня, то лишь потому, что было на кого равняться.

И вот представьте себе: однажды должен был ехать в Петербург, и решил загодя петербургским подписчикам своей группы ВКонтакте выслать приглашения на круглый стол. И вдруг вижу в этом списке… Бориса Шулутко. Честно скажу: дыхание остановилось. Пишу ему, а у самого пальцы дрожат: «Глубокоуважаемый Борис Ильич, предполагаю, что вряд ли Вы сюда заглядываете, вряд ли вскорости прочитаете мое сообщение, но это и не нужно. Для меня самое важное, что я просто имею возможность Вам написать о своих чувствах и о своем бесконечном почтении». И что бы вы думали? Через 10 минут приходит сообщение: «Дорогой Илья Вадимович, счастлив получить от Вас весточку. Хочу сообщить, что считаю себя отчасти Вашим учеником». У меня был шок!

И с этого момента началась наша дружба, которая длилась три года. Мы говорили по телефону почти каждый день. Он был уже очень пожилым человеком, достаточно тяжело болел и понимал, что это, в общем-то, так или иначе, какая-то финишная прямая. Но не сдавался и продолжал работать. Был и ректором, и общественным деятелем. И вечным борцом, всегда шел против течения. Это просто феноменальная фигура. Борис Ильич очень многому меня научил.

А что касается преподавания… С годами начинаешь понимать интересные вещи. Что это только кажется, будто, юнцом выбирая профессию, ты очень хорошо себя знаешь. У меня-то и шанса другого не было! Вырос в медицинской среде, вокруг огромное количество медиков, поэтому лет с пяти на вопрос «Кем ты будешь?», я гордо отвечал: «Геронтологом». Это было предопределено.

На лекции профессора Егорова

Но лишь начав преподавать, почувствовал: вот в чем истинное призвание! Все началось в юности, когда я первый раз набирал группу для кружка в клубе «Юный медик» во Втором мединституте. Все мы – кураторы кружков – по 5–7 минут выступали перед огромной аудиторией московских школьников, а потом ребята складывали свои заявления под таблички с названиями кружков. И вот под одной табличкой лежит 5 заявлений, под другой – 25, под третьей – 35, а под моей – 350.

Сегодня неплохой медицинский багаж сошелся с преподавательским, ораторским, что ли, даром. И скажу без ложной скромности: я сейчас действительно один из самых востребованных преподавателей медицины, терапии в России.

Во всех городах меня встречают по-доброму, искренне, потому что знают: я не читаю графики и таблицы, всю ту математику, в которую превратили сейчас медицину. А читаю клинику, пропедевтику, семиотику, лабораторную диагностику, какие-то лайфхаки по ведению пациентов, исторические аспекты. То есть все то, что интересно врачу, практику. Иными словами, я читаю ту медицину, которую мы потеряли. Ту медицину, ради которой поступали в институт.

12 лет назад я создал цикл лекций по терапии, во время которого каждый день по восемь часов в зале сидит 250–300 человек. Ну какое повышение квалификации собирает в одном зале по 300 человек, да еще чтобы они так долго занимались каждый день и выходили из зала счастливыми?

– Вы бываете с лекциями в разных регионах страны. Удается получить представление о состоянии системы здравоохранения в регионах? И отличается ли уровень подготовки медиков?

– Надо сказать, что в России степень подготовленности врачей более или менее ровная. А дальше все зависит от человеческого фактора. В регионах есть вузы очень продвинутые, традиционно сильные, есть – средние. В последнее время стали появляться, насколько я знаю, какие-то коммерческие медицинские вузы, не имеющие даже нормальной клинической базы. Во что это выльется, могу себе представить…

Что касается системы здравоохранения, поездив по стране, понял, что живу не в России. Я живу в Москве. В регионах совершенно другие зарплаты. Нет никакой мотивации. Выгорание такое же, но в Москве оно хотя бы подкреплено материально. При этом, на удивление, люди приходят на лекции и слушают с интересом.

Однако тревожным симптомом является то, что на лекциях почти нет молодежи. Они не хотят учиться. Это, конечно, очень печалит.

На мой взгляд, настоящим преступлением стала отмена интернатуры, когда вчерашних шестикурсников загнали в поликлиники. Это просто катастрофа, потому что нельзя стать врачом в поликлинике! В поликлинику можно прийти врачом, когда ты уже что-то знаешь, когда ты уже научился хоть как-то ориентироваться. А вот стать врачом, когда каждые 10 минут к тебе заходит новый пациент,– невозможно. Неслучайно огромное количество лет назад была создана система ординатуры, интернатуры, чтобы после института молодой доктор научился наблюдать за симптоматикой, за динамикой, научился понимать, как ставится диагноз, эффективно или неэффективно его лечение. Для этого и дается один или два года. А когда у тебя пациенты входят и выходят, тебе нет до них, по большому счету, дела, да еще надо оформить массу бумаг. Конечно, врачом в таких условиях не станешь. Вот молодежь и бежит…

– Насколько я знаю, одним из ваших самых любимых детищ (после детей, разумеется) является книга «Клиническая анатомия человека». Чем она отличается от других изданий на подобную тему?

– Идея этой книги появилась у меня на четвертом курсе мединститута. Вначале она была задумана, как школьный учебник, а затем вылилась в большую книгу – учебник для вузов и медучилищ. Его особенность, во-первых, в том, что, не очень-то в тот момент представляя, как создаются учебники, я писал легко, с огоньком, в свободном стиле, а во-вторых, описывая каждую анатомическую структуру, объяснял, чем она болеет, и это для читателей было неожиданно и интересно.

Только что вышло четвертое издание. Книга имеет потрясающую судьбу, это сотни тысяч изданных экземпляров – и официальных, и пиратских. Мне кажется, эта книга многим начинающим врачам помогла утвердиться в своей мечте.

– А что подвигло вас, состоявшегося успешного врача и ученого, шесть лет назад стать главным редактором «NON NOCERE. Нового терапевтического журнала» – яркого, разнопланового, не похожего на другие?

– Меня подвигло не что-то, а кто-то. Мы встретились с руководителем издательства «Медиа Сфера» Ниной Немцовой, и она мне сказала то, что, наверное, однажды должно было прозвучать от кого бы то ни было. Она отметила, что выходит множество медицинских журналов, но тиражи падают, поскольку все то же самое можно найти в интернете. А людям не хватает… разговора о профессии. Поэтому нужно создать такой журнал, в котором будет посыл, эмоционально направленный на читателя.

Сейчас, действительно, те научные журналы, которые выходят, нужны либо фармкомпаниям, которые спонсируют статьи, либо диссертантам – для количества публикаций. Читать их неинтересно, скучно. А наш журнал развивается, растет, обретает все большую популярность. Даже поступают жалобы на задержку доставки, потому что, по словам подписчиков, они его очень ждут.

На отдыхе с женой, Ольгой Трудневой

– Чем запомнится год уходящий? Что удалось сделать? Что еще ждет своего часа?

– Год был традиционно насыщен делами.

В целом же последние два года, даже больше – с середины 2022-го, стали для меня очень болезненным периодом. Можно сказать, я живу между некой своей рутинной действительностью и бесконечным наблюдением за новостями, за выступлением комментаторов, политологов. Все это очень и очень меня беспокоит.

– А у вас лично есть какие-то особые планы на 2025-й?

– Планов, как всегда, громадье. Сейчас делаю несколько новых огромных школ. Работая над ними, понимаю, что все школы будут очень интересными, абсолютно взрывными, дарящими новые знания.

Шоколад загара солон,

А не сладок и душист.

Моря радостное соло

Для расслабленной души,

Где ракушек тихий шепот

В набегающей волне

Будет ткань подкладки штопать,

Прохудившейся во мне.

День, дойдя до середины,

Дарит ультрафиолет

И растапливает льдины

Мерзлоты последних лет.

Год, дойдя до середины,

Легкомысленным кивком

Вырвал дока из рутины:

Пляж, рапаны под пивко.

Жизнь, дойдя до середины,

Рушит замки из песка,

Оставляя лишь седины

Солью моря на висках...

2016