Разбитое сердце леди из Шалот

Порвалась ткань с игрой огня,

Разбилось зеркало, звеня,

«Беда! Проклятье ждет меня!» –

Воскликнула Шалот.

Альфред Теннисон

Эти строки из баллады Альфреда Теннисона знакомы многим людям, совершенно не интересующимся викторианской поэзией, если они любят детективы Агаты Кристи. Словами «Разбилось зеркало, звеня» («Зеркало треснуло», «И в трещинах зеркальный круг») «королева детектива» когда-то удачно назвала один из своих романов. Причем не потому, что в нем разбивается некое приметное зеркало, а потому, что оцепеневшее лицо знаменитой актрисы, которая на приеме внезапно услышала или увидела что-то, ее ужаснувшее, воскрешает в памяти свидетеля преступления слова баллады, написанной веком раньше.

XIX век – время, когда искусство особенно охотно обращалось к легендам. Байрон, Вальтер Скотт, Виктор Гюго, Гете, Мицкевич, Жуковский – вот чрезвычайно краткий список поэтов и писателей, создавших что-нибудь драматическое в исторических декорациях. За литераторами, отставая на полшага, следовали художники.

***

Корни истории леди из Шалот прячутся в легендах о короле Артуре и рыцарях его двора. В варианте, запечатленном в анонимном цикле романов о Ланселоте (ок. 1230 г.), у девицы есть имя Элейн, знатное происхождение и любовь – короткая и безответная.

В замке ее отца, Бернарда Астолатского, останавливается по дороге на турнир король Артур со своими рыцарями. Туда же приезжает и Ланселот, собиравшийся выступить на турнире инкогнито. Бедная девица в него немедля влюбляется и просит надеть на турнире ее знак, на что рыцарь соглашается, но, увы, не из любви к Элейн, а ради маскировки – все вокруг знали, что Ланселот никакой красавице свои победы не посвящает, следовательно, рыцарь, маркированный цветами какой-нибудь дамы, точно не Ланселот.

После чего он, конечно же, победил на турнире невероятное количество рыцарей, но и сам был ранен. Влюбленная девица явилась к отшельнику, лечившему героя, и «никогда ни жена, ни дитя не были так кротки с мужем и отцом, как Прекрасная Дева из Астолата с сэром Ланселотом».

Ничем хорошим для нее это не закончилось – в ответ на ее признание в любви и предложение стать супругом или возлюбленным выздоровевший рыцарь сказал бедной Элейн, что не годится ей в мужья, потому что никогда не женится, но готов платить тысячу фунтов в год тому, за кого она выйдет замуж.

Девушку это обещание почему-то не обрадовало, она перестала есть и спать и спустя десять дней скончалась, предварительно надиктовав брату историю своей несчастной любви и наказав положить ее тело в погребальную ладью и отправить вниз по течению к замку короля Артура.

У замка богато украшенную ладью перехватили, мертвой девицей, одетой в лучшие одежды, полюбовались, трогательное письмо прочитали и, поплакав, заказали по бедной Элейн, влюбившейся не в того рыцаря, погребальную службу.

***

Альфред Теннисон, написавший по мотивам этой истории и ее более позднего итальянского переложения балладу (первая редакция – 1833 года, вторая – 1842-го), практически прячет от читателей бедную Элейн, лишая ее имени, происхождения, знакомства с героем, турнира с рыцарем «в ее цветах», бдений над раненым, неудачного объяснения в любви, брата, который позаботился о письме и лодке… Строго говоря, он лишает ее и самой любви, поместив в мир, лишенный страстей, – зато делает ее волшебницей.

В его балладе неведомо сколько времени безымянная «леди из Шалот» одиноко живет в замке, стоящем на острове, обреченная каким-то таинственным проклятьем вечно ткать, видя внешний мир лишь в зеркале, которое отражает дорогу с путниками и реку, текущую к Камелоту.

Пред нею ткань горит, сквозя,

Она прядет, рукой скользя,

Остановиться ей нельзя,

Чтоб глянуть вниз на Камелот.

Проклятье ждет ее тогда,

Грозит безвестная беда,

И вот она прядет всегда,

Волшебница Шалот.

Лишь видит в зеркало она

Виденья мира, тени сна,

Всегда живая пелена

Уходит быстро в Камелот.

Светло вспененная река,

И темный образ мужика,

И цвет мелькнувшего платка

Проходят пред Шалот.

Иногда по дороге проезжают и рыцари, спешащие к королевскому двору, но для Шалот они такие же «тени сна», что и крестьянин, и женщина в ярком платке – до тех пор, пока возле замка не появляется Ланселот.

Волшебница ткала, а жизнь мира проходила мимо нее. Но однажды она услышала песню – это пел Ланселот, ехавший ко двору Артура. Оторвавшись от работы, леди Шалот посмотрела на него не в зеркало, а в окно.

Забыт станок, забыт узор,

В окно увидел жадный взор

Купавы, шлем, коня, простор,

Вдали зубчатый Камелот.

Порвалась ткань с игрой огня,

Разбилось зеркало, звеня,

«Беда! Проклятье ждет меня!» –

Воскликнула Шалот.

Джон Уильям Уотерхаус. Леди Шалот смотрит на Ланселота. 1894 г. Холст, масло. Муниципальная художественная галерея, Лидс, Великобритания

Заметьте, Теннисон ни слова не говорит о любви – она только подняла голову от работы, только пожелала посмотреть не на призрачный, теневой мир отражений, а на живого рыцаря в окне – не смогла остановить свой взгляд – и тем погубила себя.

Джон Уильям Уотерхаус. «О, я от призраков – больна! – печалилась Шалот». 1915 г. Холст, масло. Художественная галерея Онтарио, Канада

А дальше случится уже упомянутое «Распалась ткань с игрой огня, разбилось зеркало, звеня…» – нарушение заданного порядка активизирует проклятье, и леди Шалот знает, что спасения нет. Она выходит из замка, пишет свое имя на борту лодки, ложится в нее и плывет в сторону Камелота.

Мерцало платье белизной,

Как хлопья снега под луной,

Она плыла во тьме ночной,

И уплывала в Камелот.

И песню слышала волна,

И песня та была грустна,

В последний пела раз она,

Волшебница Шалот.

Она поет и смотрит на Камелот уже невидящими глазами, кровь остывает в ее жилах – и к Камелоту река приносит тело мертвой красавицы.

В дворце веселый смех погас,

«О, Господи, помилуй нас!» –

Молились все, греха страшась,

И только рыцарь Ланселот,

Подумав, молвил, не спеша:

«Лицом, как ангел, хороша,

Да упокоится душа

Волшебницы Шалот!»

Джон Аткинсон Гримшоу. Леди Шалот в лодке. 1885 г. Холст, масло. Центр британского искусства, Нью-Хэвен, США

***

Обе истории – и Элейн, и леди из Шалот – были воплощены множеством художников.

К тексту Теннисона еще при его жизни делали иллюстрации прерафаэлиты первой, второй и третьей волны. В частности, один из «отцов» этого течения – Уильям Холман Хант.

Джон Уильям Уотерхаус. Леди Шалот. 1888 г. Холст, масло. Галерея Тейт, Лондон, Великобритания

Эффектный графический вариант, задуманный Хантом еще в 1857 году и оказавшийся в роскошно иллюстрированном издании Теннисона, поэту не понравился. Хант поместил героиню внутри подобия гигантских горизонтальных пялец, на которые натянута ее работа, буквально опутав женщину внезапно лопнувшими нитями. Он придал ее наряду, перехваченному нитями, сходство со сборчатыми одеждами красавиц с картин Боттичелли и взметнул вверх ее роскошные волосы, подняв их то ли магическим ветром, то ли ужасом. Фоном фигуре волшебницы служило круглое зеркало и два, вторивших ему формой гобелена, в круглых рамах.

Джон Байем Листон Шоу. Леди из Шалот, пишущая свое имя на лодке. 1898 г. Холст, масло. Миддлбери-колледж, музей искусств, Великобритания

Теннисон сообщил художнику, что ничего про путаницу из нитей не писал, на что Хант ответил, что счел это хорошим образом разом спутавшейся судьбы героини. Несмотря на недовольство поэта, художник возвращался к своей «Шалот в нитях судьбы» еще дважды, и последний вариант дописал уже глубоко больным, с помощью своего ученика Эдварда Роберта Хьюза.

Мы не можем утверждать, что прерафаэлит третьей волны Джон Уильям Уотерхаус согрешил плагиатом, но «запутавшаяся Шалот» есть и у него. Правда, его волшебница сбывшееся проклятье еще не осознала – она завороженно глядит в окно на невидимого зрителям Ланселота. Причем, если присмотреться, можно заметить двойное цитирование – нити Уотерхаус берет из «Леди из Шалот» Ханта, а позу с сильным наклоном вперед – из его же жанровой картины «Пробудившийся стыд».

Элеанор Фортескью-Брикдейл. Элейн и Ланселот. 1913 г.

Вполне может быть, что Теннисону не понравился бы и этот вариант, но к моменту написания картины Уотерхауса он уже два года как был в могиле, поэтому возразить не мог. Не мог он увидеть и другую иллюстрацию Уотерхауса, написанную им в 1915 году. Для ее названия художник взял слова из баллады.

Элеанор Фортескью-Брикдейл. Элейн, несущая щит Ланселота. 1913 г.

А вот его раннюю «Шалот в лодке» поэт наверняка видел.

Причем можно с уверенностью сказать, что уже первая Шалот Уотерхауса – именно Шалот Теннисона, потому что несчастная влюбленная Элейн в своей лодке оказывается уже мертвой, а лишь на секунду отвлекшаяся от предназначения Шалот сама идет к своему погребальному судну, сама пишет на нем имя, «плывет и поет».

Элеанор Фортескью-Брикдейл. Элейн несут в ладью. 1913 г.

Понятно, что выбор художников, какой Шалот отдать свою кисть, часто диктовал заказчик (особенно если речь идет о книжной иллюстрации), но достаточно часто они сами решали – выбрать легенду о безответной любви со всеми ее обаятельными подробностями (первая встреча, турнир, пещера отшельника, неудачное признание и ладья с мертвой красавицей, плывущая или уже причалившая в Камелоте) или отдать предпочтение тайне, магии, хрупкому зачарованному миру, который разрушается единственным взглядом, – не ради любви, а лишь ради мысли о реальной жизни.

Хотя и те и другие чаще всего обращались к последнему пути героини – к ладье, скользящей по тихой воде, то с еще живой и поющей, то с уже уснувшей навсегда, то одинокой (если речь идет о волшебнице), то сопровождаемой лодочником (его часто, но не всегда, художники «выдают» знатной девице).

Элеанор Фортескью-Брикдейл. Ланселот видит проплывающую ладью Элейн. 1913 г.

Отчасти показательно то, что одним из иллюстраторов, подробно рассказавших историю Элейн, была Элеанор Фортескью-Брикдейл.

Женщине-художнику, вероятно, была ближе история короткой, безнадежной, печальной любви, чем история (если провести современную аналогию) «попытки выхода из зоны комфорта».

Хотя, с другой стороны, героиня женщины и писательницы Агаты Кристи (которую в одной из киноверсий сыграла Элизабет Тейлор) была ближе именно к прекрасной леди Шалот, пытавшейся жить в зачарованном мире, который сломал кто-то, вторгшийся в ее «волшебный замок».