Основоположник эндоваскулярной нейрохирургии акад. РАМН Федор Сербиненко родился 85 лет тому назад в селе Дмитровское на Северном Кавказе.

Вот фотография аккуратно одетого двухлетнего удивленно смотрящего на мир Феденьки. Обычно с возрастом взгляд меняется. Федору Андреевичу и в 70 лет был свойственен тот же детский взгляд с его чистотой и наивностью.

Когда Федя был маленьким, семья переехала в Минеральные Воды. Отец, Андрей Федорович, работал механиком на мукомольной фабрике, а мама, Анастасия Гавриловна, хлопотала по хозяйству. Семья Сербиненко перед войной 1941 года: мать, отец, старший брат Юрий и Федя — с чубчиком и какой-то грустью в глазах, которая осталась у него на всю жизнь.

Война призвала на фронт отца, убила в оккупации старшего брата, прервала учебу Феди. И он в 14 лет пошел работать на завод, чтобы спасти от голода бабушку и маму.

Кончилась война, а Федя продолжал трудиться машинистом-дизелистом, но вновь сел за парту — теперь уже вечерней школы рабочей молодежи. Он учился так, что получил золотую медаль, в школе рабочей молодежи это бывало очень редко. Федор сам открыл себе дорогу в любой вуз страны. Тянуло в технику, но почему-то и в медицину. На счастье медицины, он выбрал ее.

В 1948 г. Федор поступает на лечебный факультет Первого Московского медицинского института. Здесь же встречает красавицу Майю, ставшую женой и другом на всю жизнь. Учился только на отлично. На пропитание подзарабатывал разгрузкой по ночам вагонов. Несмотря на усталость, никогда не пропускал и не опаздывал на занятия. Занимался спортом. Был общественником. Но уже в студенческие годы тянулся к исследованиям, занимался в научных кружках по хирургии, урологии и фармакологии.

После окончания Первого медицинского института Федора распределили в Академию медицинских наук. Я не знаю, почему его направили в ординатуру — именно по нейрохирургии. Видимо, это была судьба.

И всю дальнейшую жизнь — почти полвека — он проработал в одном-единственном месте, Институте нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко, сделав здесь свою карьеру, достигнув научных вершин и оставив миру свое открытие — эндоваскулярную хирургию.

Как Федор шел к нему?

На первых порах он хотел лишь побольше оперировать. Его мануальные способности были высоко оценены учителями-профессорами А.А. Шлыковым и М.А. Салазкиным. Они поручили Сербиненко освоить методику ангиографии путем пункции сонной артерии. Вскоре Федор овладел ею в совершенстве. Это обстоятельство сыграло роль в пробуждении у него научных интересов к сосудистой патологии. Поэтому он, что было необычно, отказался от диссертационной темы по опухолям мозга.

По своей инициативе Федор Сербиненко начинает углубленно заниматься каротидно-кавернозными соустьями, образующимися вследствие травматического разрыва сонной артерии. Изучает клиническую картину и мозговой кровоток, анализирует причины малой эффективности внутричерепных и внечерепных операций и приходит к выводу: нужны принципиально новые пути ликвидации патологических фистул.

Нужны, но где они? И он непрестанно думает, думает об этом. И только тогда, казалось бы, случайное наблюдение способно обогатить науку открытием. Именно так Исаак Ньютон, увидев в своем саду падающие с яблони яблоки, открыл закон всемирного притяжения.

Так и Федор Сербиненко случайно натолкнулся на счастливую ассоциацию: на Первомайской демонстрации на Красной площади увидел многократно ранее виденное: воздушные шарики легко подчиняются подергиваниям за нитку, к которой привязаны. Куда нитка — туда шарик. Мгновенно, как он мне рассказывал, родилась идея вводить в сосуды управляемый баллон-катетер. Это было в 1959 г.

Но от прекрасной идеи до ее осуществления прошли долгие годы. Федор сутками пропадал в созданной им маленькой лаборатории; искал и пробовал безопасные и надежные материалы для тонких катетеров и баллонов: полихлорвинил, капрон, фторопласт, полиэтилен, силикон, латекс. Наконец, конструкция баллона-катетера, обеспечивающая управляемое продвижение его по сосудам мозга, была создана. Но после клинических испытаний наступил затяжной период огорчений и разочарований.

Наполнитель баллона — силикон в смеси с танталовой пылью давал очень вязкую композицию, которую уже нельзя было отсосать обратно. Пять лет длился поиск временного наполнителя, пока — эврика, — а что, если воспользоваться для первоначального наполнения баллона легко удалимым контрастным веществом, применяемым при ангиографии. Когда же рентгеновский контроль показывал, что целость сонной артерии восстановлена, баллон заполняли быстро твердеющим силиконом и затем в артерии отделяли его от катетера.

Так — появился прототип современного управляемого и разделяемого баллона-катетера и новый раздел нейронаук — эндоваскулярная нейрохирургия.

Это был титанический труд, где все от самих баллонов-катетеров до выполнения эндовазальных манипуляций под контролем неврологической симптоматики и рентгена делалось автором. Пришлось отказаться от работы в других разделах нейрохирургии. Но сознательное самоограничение и сужение интересов полностью оправдалось развитием новой главы в учении о мозговом кровообращении и разработкой комплекса оригинальных эндоваскулярных операций при тяжелой сосудистой патологии.

Метод Федора Сербиненко излечил тысячи страдальцев. Федор Андреевич совершил революцию — вместо кровавых деструктивных операций при повреждениях сосудов мозга разработал принципиально новый подход — малотравматичные внутрисосудистые реконструктивные вмешательства. Они восстанавливали нормальный кровоток, опасные и страшные проявления болезни исчезали.

Он не остановился на каротидно-кавернозных соустьях, а пошел дальше, включив в сферу эндоваскулярной хирургии мешотчатые артериальные аневризмы и артериовенозные мальформации, обескровливание менингиом перед операцией, прижизненное окрашивание опухолей, локальную химиотерапию. Федор достиг совершенства, разработав суперселективную катетеризацию с возможностью проникновения в мозговые артерии просветом до 1—2 мм.

Его обвиняли в медлительности, а это была основательность. Он не спешил застолбить приоритет, пока не накопил достаточный материал и сам убедился в преимуществах эндоваскулярной стратегии лечения сосудистой патологии мозга.

Только в 1971 г. он позволил себе выступить с докладом по эндоваскулярным вмешательствам на I Всесоюзном съезде нейрохирургов. Тогда же впервые опубликовал результаты своих исследований в журнале «Вопросы нейрохирургии».

Какое счастье, что он не поленился отправить свою обобщенную статью в американский «Journal of Neurosurgery». Она получила сильный резонанс в нейрохирургическом мире и закрепила приоритет Отчизны.

Для ознакомления с достижениями Сербиненко в наш Институт потянулись профессора из Франции, США, Германии, Польши, Венгрии и других стран. Но, конечно, главной заботой Федора стало распространение своих достижений в Советском Союзе. В Ленинграде, Киеве, Свердловске, Ростове-на-Дону, Риге, Иркутске стали применять эндоваскулярное лечение сосудистой патологии мозга.

Федор Андреевич открывает первое в мире отделение эндоваскулярной хирургии в Москве и создает отечественную школу эндоваскулярных хирургов. Его ученики и последователи творчески развивают новое направление во многих регионах России, в ближнем и дальнем зарубежье. Признанием выдающихся заслуг ученого явилось присуждение ему единолично (что бывает крайне редко) Государственной премии СССР, избрание его в Академию медицинских наук и награждение орденом «За заслуги перед отечеством». Достижения Федора Сербиненко приносят ему мировую известность и славу. Его избирают почетным членом многих международных и национальных научных обществ и академий. В честь изобретателя проводят съезды и конференции, а изобретения патентуют в Европе, Америке, Азии.

А он по-прежнему остается скромным тружеником и всем доступным заместителем директора Института по науке.

Природа наградила Федора Андреевича не только талантом, высоким ростом и красотой, она дала ему и доброту. Доброту к больным, доброту к старым и молодым коллегам, доброту к людям вообще. Как и знаменитый тезка Федор Гааз, он спешил делать добро.

Поэтому к нему тянулся весь Институт. Федор Андреевич был всегда теплым. Мы изливали свои горечи, обиды, а он всем помогал, щедро раздаривая и опустошая запасы своих жизненных сил. По отношению же к самому себе был по-детски беззащитен.

Федор Сербиненко стал признанным классиком при жизни. Но счастливым, несмотря на высокие регалии, себя не чувствовал. Он так и не смог пробить на Родине серийное производство баллонов-катетеров. Его дело получило опережающее технологическое развитие на практичном Западе. Нас опять обогнали. И это стало незаживающей раной в чувствительной душе создателя.

Он тяжело переживал нередкие измены своих учеников и последователей. Прощал их, но рана расползалась.

Не всегда понимали его даже мы, друзья. Многое в поступках и действиях Федора Андреевича казалось странным. Его с самыми высокими почестями бесчисленно приглашали в Америку и Европу, а он почти всегда отказывался.

Мы удивлялись, ну зачем такому прославленному академику нести секретарские функции в Спецсовете? И только издалека видно, сколько же докторов и кандидатов наук обязаны своим становлением ученому, секретарю Федору Андреевичу Сербиненко.

Вдруг он пожелал стать спонсором издания «Клинического руководства по черепно-мозговой травме». Условия требовали значительных денег, и он их дал. И на титульном листе массивной книги стоят благотворители: Карл Цейс, Карл Шторц, Федор Сербиненко.

Из фундаментального фолианта, каковым является докторская диссертация Федора Андреевича, бесспорно, должна была появиться книга, востребованная и у нас, и на Западе. Но она так и не вышла в свет. Почему?

Может быть, он уже полностью израсходовал себя, да и сказалась большая доза двадцатилетнего рентгеновского облучения, когда приходилось работать с аппаратурой без достаточной защиты. Может быть, в чем-то главном он разочаровался. Нередко жаловался: «Леня, я устал от жизни». Я почти постоянно видел его грустные глаза и мог только догадываться о причинах.

Последнее десятилетие тяжелые болезни одолевали Федора Андреевича; не обошлось и без полостных операций. Он смиренно терпел. Страдания старили его лицо, но и тогда он не забывал о друзьях.

Я помню, как в один и тот же апрель мы попали в одноименные клиники, где нас оперировали. Он посчитал, что мне хуже, старался помочь. Звонил, посылал записочки. Одна из них сохранилась. В почерке еще нет прежней уверенности, но четко проступает забота обо мне: «Мы оба с тобой в темнице сырой. Но тебе хуже, чем мне. Я непрерывно думаю о тебе и, когда у меня болит… и дикая резь, я спрашиваю, «а как же Лихтерман?» Я уверен, что ты скоро выздоровеешь, и мы с тобой хорошо выпьем, предполагаю, не медвежьи ушки. Обнимаю тебя. Твой Федор».

Федор не был безразличен ни к судьбе своего Института, ни к судьбе своей Родины. Был истинным патриотом, не кричащим, но плачущим.

Каждое лето вместе с семьей Федор Андреевич проводил в деревне в Костромской области, где приобрел дом с усадьбой. Пристроил сам вместе с мужиками веранду. Изучал местные нравы. Возвращаясь в Москву, с болью говорил о той нищете, которая царит в российской глубинке. В этом ему виделась наша погибель.

В последние годы Федор находил утешение в христианстве. Приходя в храм, раздавал деньги и лекарства нуждающимся.

Федор увлекался историей, архивным делом, литературой, особенно Пушкиным. И здесь проявилась свойственная ему основательность. «Ему бы быть хранителем египетских пирамид», — точно определил его фундаментализм один наш коллега. Он был собирателем по натуре — и не только старинных книг, но и писем, записочек, надписанных конвертов. И искусно умножал это свое богатство. На Ученых советах, конференциях, совещаниях все мы получали от Федора записки, на которые требовались ответы. Он их собирал и хранил…

И похохмить Федор любил. Помню избрали мы единодушно Александра Николаевича вновь директором на 5 лет. Все мы радовались, ибо своего шефа любим, а еще больше уважаем за талант, за трудолюбие и за порядочность. И так захотелось отметить это событие. Федор повел нас в директорский кабинет. Немного выпили, посмеялись над собой, да решили послать поздравительный факс на Кипр, куда директор сбежал от присутствия на избрании. Федор сочинял, а мы подписывались.

«Дорогой и любимый Александр Николаевич!

Сегодня 13-е. Третий день в Вашем кабинете с новым паркетом пьем непрерывно.

Ваше здоровье. Пропили все! Все Ваши картины, портреты и имущество. Обнищали и с нетерпением ждем Вашей гуманитарной помощи. Хотя в глазах двоение и разламывается голова, сердечно поздравляем с новым пятилетним сроком, надеясь, что срок будет удвоен, а может — утроен. Ждем, обнимаем, целуем — Ваши конкуренты: Людмила Моисеевна, Тиссен, Лихтерман, Смирнов и примкнувшие к ним Сербиненко и Гасанов. Сегодня еще не конец!»

Боже, как нам было хорошо — мы были спаяны делом, дружбой и смехом.

Не знаю, писал ли он стихи, но бесспорно, натурой был поэтической. Вот его письмо из больницы нашему директору:

«Дорогой Александр Николаевич!

«Мороз и солнце — день чудесный». Ты спрашиваешь, что я делаю? А ничего.

Иногда пластами переворачиваю в памяти все пережитое. Но чаще всего, опершись на перила, стою у большого окна моего жилья и часами наблюдаю за всем, что происходит на воле. За окнами большой заснеженный сад… Это глухое место. Голые деревья — ольха, осина, тополя, береза. Рано утром солнце освещает макушки деревьев. Первыми светиться начинают стволы осины, потом хоровод ведут березы.

И сколько в этом волнений! Солнце поднимается все выше и тут-то открывается чудная картина, которую не увидишь в городе. Все сверкает, играет, искрится. Прохожих нет. Тихо. В окно ярко не по-зимнему тепло светит низкое солнце, выглядывая из-под макушки густого леса. Тени становятся ярче и длиннее. Дело идет к обеду. На ветвях мохнатые шапки снега. Иногда сюда с добычей прилетит ворона. Грохнувшись с размаху на ветку, сбрасывает с нее пушистый снег, который искристым туманом осыпается вниз. И опять безмолвие. А вот какая-то серенькая с красной грудкой пичуга, быстро-быстро взмахивая крылышками, «стоит» (да нет, висит) в воздухе в полуметре от земли у засохшего, наверно когда-то красивого цветка, и нежно склевывает его семечки. Но… что-то случилось вблизи, и она молнией бросилась прочь. Справа от меня вдали пригорок, поросший кустарником и березами. Он особенно ярко рисуется на фоне черного леса. Так и хочется протянуть к нему руку и потрогать заиндевевшие ветви…

А вечера, а ночи…! Помнишь, как у Гоголя: «…а ночи, небесные силы, какие ночи совершаются в вышине…!»

…Это очарование! Иссиня-черное небо, усеянное яркими бриллиантами звезд. Одна из них «пристроилась» прямо над моим окном. В морозном небе стоит неподвижно, подмигивая, светит ярко, беспокоя мысли и заглядывая в душу. Наверно, это Венера, недосягаемая и извечная наша радость, тревога, страсть и беда. Что еще тебе, Саша, написать? Напишу в следующий раз…».

Следующий, увы, не состоялся. Приближалось 70-летие Института. Я делал юбилейный фильм «Надежда» и готовился, согласно сценарию, к беседе с Федором Сербиненко — мировой величиной, украшением Института и отечественной медицины.

Мой друг, однако, задерживался в кардиологическом центре. Когда я ему позвонил, Федор ответил: «Леня, Чазов запретил мне публичные выступления, мне теперь нельзя волноваться». «Федя, какие волнения, поговоришь со мной и все». «Ну, тогда согласен. Подожди немного». Не дождался. Коновалов, Потапов и я в последний день февраля улетели в Домбай — на предсъездовский пленум правления Ассоциаций нейрохирургов России. Федор (который уже выписался из кардиоцентра домой) накануне почувствовал боли в сердце и лег в нашу реанимацию. Боли быстро купировали. Он выспался, побрился, с аппетитом поел и уже привычно шутил. Казалось, ничто не предвещало беды.

Первого марта вечером прямо в комнату, где заседал Пленум, позвонил по мобильному Яшар Гасанов: «Внезапно умер Сербиненко». Это был шок для всех. Мы не могли поверить, что ушел наш Федя. Было невмоготу.

Саша Коновалов и я пошли бродить в холодную звездную ночь среди нависающих громад, покрытых вечным снегом. Шумел лес. Позади остались поселок и кладбище альпинистов. Милый песик увязался за нами. Вдруг Саша закричал — случайная машина наехала на собачку. Мы склонились над бедным животным, чувствуя себя виноватыми и особо остро переживая случившееся. И, о, чудо, бездыханный песик начал скулить, двигать лапками, затем поднялся и, прихрамывая, вновь побежал за нами. Ярко мерцали звезды. Другого чуда не произошло…

Мы оказались как раз в тех местах, где прошли детство и юность Федора. По дорогое в аэропорт Минеральные Воды, опоздав на рейс, набрали мешочек земли с его родины и купили горные цветы.

Федя, как обычно, просил меня написать открытку с Северного Кавказа; открыткой стали весенние фиалки.

Профессор Федор Андреевич Сербиненко взялся, как он написал в эпиграфе к своей докторской диссертации, за «узел, достойный развязывания», имея здесь в виду теорию и практику эндоваскулярной нейрохирургии. И это стало целью его долгой творческой жизни. Он развязал узел, создав эндоваскулярную нейрохирургию.

Его выдающиеся исследования получили мировое признание. В вышедшей в 2000 г. в Америке книге всех изобретений во все времена в области медицины (Time tables of medicine) среди 7 открытий, сделанных в России (конечно, их гораздо больше), одно — баллонная хирургия — принадлежит Федору Сербиненко. Ведущий в мире нейрохирургический журнал «Neurosurgery» (США) удостоил его редкой чести, опубликовав в 2000 г. большую статью — «Дань уважения доктору Федору Сербиненко, основателю эндоваскулярной нейрохирургии». («A Tribute to Dr. Fedor A.Serbinenko, Founder of Endovascular Neurosurgery», Vol. 46, №2). В комментариях к ней крупнейшие нейрохирурги мира J. Goodrich, E. Laws Jr., G. Debrun подчеркивают, что Федор Сербиненко открыл эру современной эндоваскулярной хирургии, и его вклад в интервенционную нейрорадиологию соразмерен Нобелевской премии.

Баллонная хирургия Сербиненко получила свое дальнейшее продолжение в применении микроспиралей, стентов, в появлении новых окклюзирующих материалов и других технологий для внутрисосудистых операций.

Истинно мертв только тот, кто забыт, Федор Сербиненко не забыт. Он живет в своих близких, друзьях и учениках, в спасенных больных, в благодарной памяти Института и России, в основанной им и развивающейся уже независимо от своего создателя эндоваскулярной нейрохирургии.

Я не намерен идеализировать Федора Сербиненко. Да он и не нуждается в этом, ибо был земным человеком и ничто человеческое ему не было чуждо — и страсти, и возвышенное, и низменное, и достоинства, и недостатки. Я согласен с Франсуа Мориаком: «…самое большое, что мы можем сделать для умерших, — не превращать их в статую непорочных святых, ибо это значило бы умертвить их во второй. Самое лучшее — приблизить их к нам, свести с пьедестала на землю».

Как рефрен благодарной памяти воспринимаются созданный в Институте нейрохирургии документальный фильм «Друг мой Федор Сербиненко», посвященные ему монографии, доклады об основоположнике эндоваскулярной нейрохирургии на международных и российских конференциях…

В феврале 2005 г. ведущий профессиональный журнал «Neurosurgery» (США) опубликовал 14 портретов великих нейрохирургов мира. Среди них единственный наш соотечественник — Федор Сербиненко…

Институт нейрохирургии достойно отметил 80-летие своего друга, учителя, выдающегося ученого. Была проведена международная конференция «Современные достижения эндоваскулярной нейрохирургии», посвященная памяти Сербиненко.

Состоялось торжественное открытие мемориальной доски основоположнику эндоваскулярной нейрохирургии академику РАМН Федору Андреевичу Сербиненко.

У старого корпуса Института нейрохирургии — шедевр русского модерна начала ХХ века — собрались российские и зарубежные участники международной конференции, сотрудники Института, семья Ф.А. Сербиненко, академики РАМН.

Церемонию открыл директор Института нейрохирургии, академик РАН и РАМН А.Н. Коновалов. Затем он и академики РАМН В.А. Насонова и Н.Р. Палеев разрезали красную ленточку.

Ученики, последователи и друзья Федора Андреевича — Т.П. Тиссен, С.Б. Яковлев, Н.А. Смирнов тепло вспоминали, как трудно и долго ученый шел к своему замечательному всемирно признанному открытию, каким был добрым и отзывчивым человеком, как он страдал от того, что серийное технологическое развитие его детища не состоялось на Родине, и, как обычно, изобретенное в России мы вынуждены покупать на практичном Западе...

Скульпторы Н.М. и И.П. Казанские создали впечатляющий портрет Федора Андреевича Сербиненко. Значительное лицо, задумчивый взгляд уставшего человека как бы выходящего после напряженной работы из здания, где он трудился 48 лет…

Проф. Л.Б. Лихтерман (Москва)